Партизанская музыка - [16]

Заонежский залив стал намертво.

Разведгруппа Андрея Полевика из отряда имени Антикайнена, который базировался в тридцати километрах от нас, уже успела сходить на занятый финнами Большой Клименецкий остров, благополучно вернулась, но «языка» не добыла. Финны плотнее, чем в прошлую зиму, укрылись в гарнизонах за проволочными заграждениями, вывезли из прибрежных деревень население, протянули по побережью сплошные минные поля, проложили патрульные тропы, поставили прожекторы, дальнобойные батареи, и зимняя кампания не обещала для партизан легкой жизни.

Ушла на запад, через Заонежский залив, и наша отрядная разведка. Я стоял на посту у штаба и с завистью наблюдал за одетыми в маскхалаты ребятами из первого взвода. Провожать их приехал на легких санках начальник опергруппы Аристов. Кинув вожжи своему адъютанту, он поздоровался с каждым из разведчиков за руку, тронул за локоть Михаила Николаева и ушел с ним в штаб. Через десять минут оттуда вывалилась целая толпа знакомых и незнакомых командиров, был среди них и наш отрядный санинструктор Гриша Астахов; я с трудом узнал его, так как был он тоже в маскхалате и с автоматом; все покурили, потоптались, посмеялись, Аристов снял и протер носовым платком очки, оглядел всех и скомандовал:

— Ну, Николаев, ни пуха ни пера!

Разведчики один за другим спустились к Водле, и в сиреневых сумерках их маскхалаты долго казались белее снега.

Все это происходило у меня на глазах, я был совсем рядом, но все вели себя так, словно бы меня и не было, словно бы я был какой-то вещью, лишь Борька Воронов, соскакивая с саней, по-свойски подмигнул мне, но и он даже не поздоровался.

Назавтра я пошел к комиссару просить, чтобы меня перевели в разведвзвод. Малюк выслушал и неожиданно сказал:

— Дерябин и Никитин уже на неделю опаздывают… Розыск подавать, что ли?

Он произнес это таким тоном, как будто бы я в ответе за них. Меня так и тянуло высказать свое отношение к Дерябину, но я удержался и был рад, так как комиссар, не ожидая моих слов, жестко сказал:

— К двадцатому декабря не вернутся, отдам под суд! Все! Можешь идти… Ах, да! С твоим делом повременить придется. Надо себя показать, чтоб сами разведчики тебя принять захотели!

За эти недели в отряде произошли большие перемены. В первых числах декабря после госпиталя и отпуска прибыл наконец Федор Иванович Греков. Не успели мы, новички, познакомиться со своим командиром, о котором так много слышали, как прошел слух, что Греков получил повышение, назначен заместителем Аристова и приехал лишь затем, чтоб сдать отряд новому командиру. Действительно, вскоре появился в отряде пожилой, слегка припадающий на левую ногу и потому ходивший в крупную развалку, светлоглазый человек с маузером на боку — Николай Васильевич Суровцев. Трудно сказать, в чем состояла процедура передачи отряда, но вместе с Грековым мы видели нового командира лишь один раз, когда они накоротке обошли казармы и выслушали рапорты взводных. Для нас, молодых, замена была явно неравноценной: на груди Грекова сверкали накрепко ввинченные, словно впаянные в гимнастерку новенький орден Ленина и чуть потускневший орден Красного Знамени, а у Суровцева висела одинокая белесая медаль «За боевые заслуги». Эта самая низшая к тому времени военная награда на груди командира лишь усугубила наше разочарование. Особенно когда мы узнали, что Суровцев не новичок, что он полтора года воевал в отряде «Вперед», у знаменитого пограничника Бондюка, был там командиром взвода, мог бы заслужить награду и поважнее… У командиров соседних отрядов — сплошь ордена. У Лопаткина из отряда имени Антикайнена — два ордена, у Шабалина из отряда «За Родину» и Шестакова из отряда имени Чапаева — по ордену Красного Знамени за бригадный поход. Да у нас, если собрать вместе, придется на весь отряд не меньше двадцати наград — есть даже орден Ленина, пять орденов Красного Знамени, столько же Красной Звезды…

По первому знакомству выходило, что новый наш командир ни геройством, ни лихостью, ни удачливостью не отличался. Лучше бы уж он совсем не нацеплял свою медаль!..

Разведывательный рейд взвода Николаева был первой боевой операцией, которую проводил отряд при новом командире.

II

Вернулись наконец Дерябин и Никитин.

Их до вечера продержали в штабе, где они, как выяснилось позднее, писали объяснительные рапорты, а слухи и догадки уже бродили по отряду, и все уже знали, что никаких подарков они не привезли, что подарки обещаны позже, к Дню Красной Армии, что Дерябина и Никитина ждут большие неприятности, так как новый командир приравнивает их опоздание к самовольной отлучке.

Меня волновало лишь одно — привезли они гармонь или нет. Мне уже не очень-то и хотелось, чтоб привезли, — я чувствовал, что вместе с гармонью на меня ляжет какая-то ответственность, которой я и желал, и одновременно страшился. До сих пор мое умение играть на гармони было пустой забавой — оно никого ни к чему не обязывало, а теперь оно становилось вдруг делом, в котором уже замешаны и комиссар, и Дерябин с Никитиным, и их вольное или невольное опоздание, грозившее перерасти в проступок.