Пароход идет в Яффу и обратно - [24]
Он не только не остановил машину, но еще быстрей погнал ее вперед. Гордон разглядывал песчаные холмы Иерусалима, его черные стены с квадратными башнями, множество крыш, наползавших одна на другую… Гордон смотрел по сторонам, сердце стучало. Он соскочил с машины, пошел пешком.
Сколько дней и ночей продумал он о том часе, когда окажется на улицах Иерусалима! Вот он, древний город, вот его улицы, и Гордон ходит по ним. Он оказался где-то в предместье, заполненном монастырями, гостиницами, темными домиками. Грязная немощеная улица. Лежал на пути широкий овраг. Гордон пробрался через овраг. Показались глухие улицы, глинобитные заборы. Брели козы. Валялись в грязи голые арабские мальчуганы. Одна улица была покрыта рогожным навесом. На улице Гордон задыхался от жары и вони. Рядом пекли хлеб. Сухой навоз горел на камне. Когда камень нагрелся, хозяин-араб сгреб навоз рукой и разложил тонкие листы теста. Гордон прошел одну улицу, другую, третью. Город, показавшийся ему невыразимо прекрасным сверху, выглядел удивительно бедно. Все прохожие носили рвань, дома были полуразрушены, всюду воняло.
Он вышел на какую-то площадь, увидел здание почты. Вывеска была написана на трех языках: английском, арабском и еврейском. Гордон остановился. К нему подъехал извозчик. Тот пристально его осмотрел и что-то сказал по-древнееврейски. Гордон почти не понял его.
— Мусье, — сказал тогда по-русски извозчик, — я вас отвезу в харчевню.
Перед Гордоном стоял обычный белорусский балагула. Солнце Иерусалима не выпрямило его спины. Черный балагула держал Гордона за локоть.
— Нет, — сказал Александр, — я пойду пешком.
Три балагулы ехали порожними. Гордон пошел за ними. Они ехали шагом, и Гордон положился на них, как на лучших гидов.
Это же были камни Иерусалима! Вон видна в отдалении Западная стена! Надо нарочно закрыть глаза и долго держать их закрытыми, до семицветных радуг, и потом вдруг, внезапно, с размаху, открыть их и увидеть зубцы башен, и увидеть водоемы, и сильно задрожать, и, почувствовав тесноту сердца, с торжественным плачем грохнуться о землю, и, целуя красный прах, лежать ничком до тех пор, пока не растопчет тебя своими копытами конь бедуина. Ой, тоска Йегуды бен Галеви!
Подобно Теодору Герцлю, Александр Гордон пил мед этой тоски не из первоисточника: тоска испанского выходца передалась ему через дорогую шкатулку Гейне. В эту шкатулку, рассказывал Гейне, муха упрятала бы с большим удовольствием свои гребешки, булавки и наперстки.
— Мусье, — сказал балагула, обернувшись, — Стена Плача — там.
Жадно, как нищий, вглядывался Гордон в толпу, в вывески, в афиши, будто по всплывшей на поверхность пене пробовал он святую землю!
По улицам шли черные евреи, шли шумные еврейские старухи, молодые люди с папками. На них были клетчатые пиджаки и штаны, стянутые книзу, как респираторы. Шли молодые люди в толстовках. Толстовки пучились сзади, оставалось место для несуществующего горба. Шли арабы, в бурнусах и без бурнусов, в широких штанах, в чалмах и кепи, в плоских фуражках и узкополых, похожих на рукопожатие, фетровых шляпах.
Разглядывая трехъязычные вывески, Гордон наткнулся на одну, заставившую его вздрогнуть.
«Бе-ца-лел!» — вот что прочел он на вывеске сероватого, удивительно похожего на сиротский дом особняка. И Гордон отвернул глаза. Бецалел, эту мечту детства, он не хотел увидеть внезапно. Он придет сюда в другой раз, со специальной целью увидеть Бецалел. Рассказы о художественных мастерских, где еврейские юноши создавали свое новое искусство, были самыми волнующими рассказами, услышанными им в темных коридорах Явне. Он так любил еврейское искусство, что национальным художникам прощал даже их недостатки. В немощных очертаниях рисунков Лилиенблюма он видел благородство печали. Не только терпимо, но с любовью хранил он у себя кучу дешевых изображений древних еврейских воинов. Все, что показывало былую силу, приближало к себе сердце Гордона. Навин с воздетой рукой, Давид в тунике, Маккавей в панцире, Иеффай в шлеме — какой это был утешительный парад! Навином станет Владимир Жаботинский, Давидом — доктор Клаузнер, Маккавеем — Хаим Бялик, а Иеффаем — Усышкин. Кем же станет Гордон? Гордон будет носить белый халат. В одной из прохладных комнат Бецалела — в комнате, пахнущей покоем гипсовых масок и орнаментов, — будет он стоять в углу, у окна, и лепить воздетую руку Навина — Жаботинского, тунику Давида — доктора Клаузнера, панцирь Маккавея — Хаима Бялика и шлем Иеффая — господина Усышкина. Есть ли у Усышкина дочь, чтоб принести ее в жертву? Гордону захотелось влюбиться в воображаемую дочь Усышкина. Он вообще мечтал о любви к дочери Сиона: пятница, синева вечера, он возвращается с поля. Она живет в Иерусалиме, где учит детей грамоте. У нее белое лицо, матовая кожа, добрые глаза. Зажигая подсвечники, она поет. С гор приходит Александр. Чужие дети садятся с ним за стол. Дочь Усышкина разливает бульон.
— Мусье, — еще раз обернулся балагула, — вы можете у меня остановиться.
Гордон внезапно очутился в торговой части города. Сильно запахло жареным. В России эти запахи были забыты. В городе, покинутом Гордоном, базары были разрушены. В распиленных лабазах прятались последние торговки. Они продавали вареную кукурузу. Жареным там не пахло.
В рассказах, составивших эту книгу, действуют рядовые советские люди - железнодорожники, нефтяники, столяры, агрономы, летчики. Люди они обыкновенные, но в жизни каждого из них бывают обстоятельства, при которых проявляются их сообразительность, смелость, опыт. Они предотвращают крушения поездов, укрощают нефтяные фонтаны, торопятся помочь попавшим в беду рабочим приисков на Кавказе, вступаются за несправедливо обиженного, отстаивают блокированный Ленинград и осажденную Одессу. События порой необыкновенные, но случаются они с самыми простыми людьми, не знаменитыми, рядовыми.
Издательство Круг — артель писателей, организовавшаяся в Москве в 1922 г. В артели принимали участие почти исключительно «попутчики»: Всеволод Иванов, Л. Сейфуллина, Б. Пастернак, А. Аросев и др., а также (по меркам тех лет) явно буржуазные писатели: Е. Замятин, Б. Пильняк, И. Эренбург. Артелью было организовано издательство с одноименным названием, занявшееся выпуском литературно-художественной русской и переводной литературы.
Документальное повествование о жизненном пути Генерального конструктора авиационных моторов Аркадия Дмитриевича Швецова.
Издательство Круг — артель писателей, организовавшаяся в Москве в 1922. В артели принимали участие почти исключительно «попутчики»: Всеволод Иванов, Л. Сейфуллина, Б. Пастернак, А. Аросев и др., а также (по меркам тех лет) явно буржуазные писатели: Е. Замятин, Б. Пильняк, И. Эренбург. Артелью было организовано издательство с одноименным названием, занявшееся выпуском литературно-художественной русской и переводной литературы.
Основу новой книги известного прозаика, лауреата Государственной премии РСФСР имени М. Горького Анатолия Ткаченко составил роман «Воитель», повествующий о человеке редкого характера, сельском подвижнике. Действие романа происходит на Дальнем Востоке, в одном из амурских сел. Главный врач сельской больницы Яропольцев избирается председателем сельсовета и начинает борьбу с директором-рыбозавода за сокращение вылова лососевых, запасы которых сильно подорваны завышенными планами. Немало неприятностей пришлось пережить Яропольцеву, вплоть до «организованного» исключения из партии.
В сатирическом романе автор высмеивает невежество, семейственность, штурмовщину и карьеризм. В образе незадачливого руководителя комбината бытовых услуг, а затем промкомбината — незаменимого директора Ибрахана и его компании — обличается очковтирательство, показуха и другие отрицательные явления. По оценке большого советского сатирика Леонида Ленча, «роман этот привлекателен своим национальным колоритом, свежестью юмористических красок, великолепием комического сюжета».
Рассказ об островах Курильской гряды, об их флоре и фауне, о проблемах восстановления лесов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.