Пароход идет в Яффу и обратно - [22]

Шрифт
Интервал

В аптеке было тихо, какая-то мудрая и торжественная тишина царила вокруг. Илья Шухман стоял в отдалении и читал рецепт. В белом халате, окруженный шарами и колбами, он показался Гублеру ученым и недоступно благородным человеком.

— Давайте ваш рецепт, — сказал Шухман.

Гублер протянул ему письмо, и тот прочел все четыре страницы в несколько секунд. Ладно, он может у него остановиться. Пусть подождет на улице: через час Шухман кончит работу.

Вечером дрогист спросил Гублера:

— У вас есть возлюбленная?

— Нет, — ответил Герш, краснея.

— Очень хорошо! — воскликнул Шухман. — Надо выбирать между идеей и женщиной. Забудьте о них, Гублер! Мы поедем с вами в Палестину и обработаем дикую землю и будем жить в палатках… Вы можете забыть об удобной жизни?

Гублер улыбнулся:

— У меня ее никогда не было, Шухман.

— Очень хорошо! Когда мы крепко станем на ноги и наша родина уже не будет в нас нуждаться, тогда — пожалуйста! Покупайте себе мебель, женитесь… Вы спросите меня: «А если я состарюсь, что тогда?» Тем лучше: вы отдали жизнь идее. Согласны?

— Да, Шухман.

На пароходе дрогист подошел к уснувшему над книгой Гублеру и взял его за плечо.

— Юноша, я вас хочу спросить о разных партиях… Вы понимаете?

— Конечно, — ответил Гублер. — Я очень хорошо разбираюсь в программах.

— Не то, — сказал Шухман. — Мы все сочувствуем революции, но… вы понимаете?

— Нет, — растерялся Гублер.

— Я хочу сказать, что мы с вами — не фабриканты Бродские и не помещики Потоцкие. Каждый трудящийся — это наш брат, мы сами трудящиеся люди, но есть разные взгляды… Вы опять не понимаете?

— Нет, Шухман, — уже робко отвечал Гублер, смущенно поглядывая на таинственного дрогиста.

— Одним словом, — вскричал Шухман, — вы были в большевистских комитетах?

— Нет.

— Очень хорошо! Вы понимаете, что в Советской России вы себе можете быть пролетарием-распролетарием и душить хозяев, как клопов, но там эти штучки нам не нужны: там мы все боремся за одну идею… И я хочу сказать, что там (он показал на иллюминатор) такие вещи скомпрометируют нас перед Англией, которая одна любит евреев и заботится о них. Вы знакомы с декларацией Бальфура?

— Да.

— Очень хорошо! Ложитесь спать, и пусть вам приснится наша родина, реки которой еще потекут молоком и медом, как в дни ранней юности нашего народа.

Ему было легко произносить длинные фразы, так как он выпаливал их молниеносно, так что даже сложные его речи казались короткими, оборванными.

Как они попали на пароход? О, совсем не случайно, они ходили каждое утро на мол и проводили там весь день, они изучали все корабли, стоявшие у причалов, вызубрили несколько необходимых фраз по-французски, итальянски, гречески и английски, так как в гавани грузились товарами французские, итальянские, греческие и английские суда. На «Биконсфильд» они пробрались под видом грузчиков за два дня до отплытия. Они прятались под трюмным трапом, за мешками с пшеницей. Их до сих пор никто не обнаружил. Наплевать! Если их даже и высадят в Константинополе, они все равно проберутся в Палестину.

— Надеюсь, вы там будете земледельцем, как и мы? — спросил Гордона Шухман.

— Конечно, — ответил Гордон.

Он помолчал и робко сказал:

— У меня как будто есть призвание. Я — скульптор.

— Очень хорошо! — воскликнул Шухман. — Нет, что я сказал! Очень плохо! Скульптура — это потом… сейчас наша родина нуждается в земледельцах… в земледельцах и капитале. Но капитал привезут другие, а мы с вами должны отдать наши руки.

— Я могу заниматься и скульптурой, и земледелием.

— Нет, не сейчас, — возразил Шухман. — В первое время надо обо всем забыть… И вот такие штуки тоже выкиньте из головы.

Он показал на Эмму Зегер. Она, не переставая, улыбалась приказчику, а тот обмахивал ее веером, острил, угощал леденцами.

— Куда он едет? — спросил Гордон.

— Бежит! От советской власти! В Константинополь!

— Он же не коммерсант, а приказчик.

— Он больше чем коммерсант, — ответил Шухман. — Посмотрите на его конфетную красоту. Вот его коммерция. У него была в Одессе богатая старуха. Вы думаете, ему мало перепало от нее? И разве большевики ему могут обеспечить новую старуху с деньгами? Как вы полагаете?

— Мне никогда не могла бы понравиться такая женщина, — сказал Гордон.

— Забудьте! — вскричал Шухман. — Все подобное забудьте!


Через три дня, когда Цигельницкие, оставшиеся дома, уже исполняли трудовую повинность и таскали шпалы для строящейся узкоколейки, пароход «Биконсфильд» остановился на яффском рейде. Сверху бросили якорь. Качаясь на большой волне и обходя скалы, подплывали к пароходу шлюпки.

Гордон увидел зеленый сад на отлогом каменистом холме. Это была Яффа. Темнела листва апельсинных рощ, шли караваны осликов-водовозов, и выплескивалась из лоснящихся бочек вода. С холма сбегали к морю узкие и путаные улицы. Гордон видел плоские и куполообразные крыши, иногда минареты. Это была Яффа. Проскакали арабы в белых бурнусах и завязанных углом головных уборах, шли к колодцу босые феллашки; одна из них отдыхала под зонтом; пальмы. Это была Яффа. На солнце сидела группа старых евреев в черных сюртуках, мимо них быстрой походкой прошел английский солдат, и куда бы Гордон ни посмотрел, он видел белые домики, плоские крыши, темную зелень садов и зонты пальм. Яффа!


Еще от автора Семен Григорьевич Гехт
Три плова

В рассказах, составивших эту книгу, действуют рядовые советские люди - железнодорожники, нефтяники, столяры, агрономы, летчики. Люди они обыкновенные, но в жизни каждого из них бывают обстоятельства, при которых проявляются их сообразительность, смелость, опыт. Они предотвращают крушения поездов, укрощают нефтяные фонтаны, торопятся помочь попавшим в беду рабочим приисков на Кавказе, вступаются за несправедливо обиженного, отстаивают блокированный Ленинград и осажденную Одессу. События порой необыкновенные, но случаются они с самыми простыми людьми, не знаменитыми, рядовыми.


Рекомендуем почитать
Круг. Альманах артели писателей, книга 4

Издательство Круг — артель писателей, организовавшаяся в Москве в 1922 г. В артели принимали участие почти исключительно «попутчики»: Всеволод Иванов, Л. Сейфуллина, Б. Пастернак, А. Аросев и др., а также (по меркам тех лет) явно буржуазные писатели: Е. Замятин, Б. Пильняк, И. Эренбург. Артелью было организовано издательство с одноименным названием, занявшееся выпуском литературно-художественной русской и переводной литературы.


Высокое небо

Документальное повествование о жизненном пути Генерального конструктора авиационных моторов Аркадия Дмитриевича Швецова.


Круг. Альманах артели писателей, книга 1

Издательство Круг — артель писателей, организовавшаяся в Москве в 1922. В артели принимали участие почти исключительно «попутчики»: Всеволод Иванов, Л. Сейфуллина, Б. Пастернак, А. Аросев и др., а также (по меркам тех лет) явно буржуазные писатели: Е. Замятин, Б. Пильняк, И. Эренбург. Артелью было организовано издательство с одноименным названием, занявшееся выпуском литературно-художественной русской и переводной литературы.


Воитель

Основу новой книги известного прозаика, лауреата Государственной премии РСФСР имени М. Горького Анатолия Ткаченко составил роман «Воитель», повествующий о человеке редкого характера, сельском подвижнике. Действие романа происходит на Дальнем Востоке, в одном из амурских сел. Главный врач сельской больницы Яропольцев избирается председателем сельсовета и начинает борьбу с директором-рыбозавода за сокращение вылова лососевых, запасы которых сильно подорваны завышенными планами. Немало неприятностей пришлось пережить Яропольцеву, вплоть до «организованного» исключения из партии.


Пузыри славы

В сатирическом романе автор высмеивает невежество, семейственность, штурмовщину и карьеризм. В образе незадачливого руководителя комбината бытовых услуг, а затем промкомбината — незаменимого директора Ибрахана и его компании — обличается очковтирательство, показуха и другие отрицательные явления. По оценке большого советского сатирика Леонида Ленча, «роман этот привлекателен своим национальным колоритом, свежестью юмористических красок, великолепием комического сюжета».


Остров большой, остров маленький

Рассказ об островах Курильской гряды, об их флоре и фауне, о проблемах восстановления лесов.


Дети Бронштейна

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Третья мировая Баси Соломоновны

В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.


Русский роман

Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).


Свежо предание

Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.