Парк - [5]

Закончив обыск, родственник, ни слова не сказав, ушел в другую комнату; там над пианино вместо фотографии отца висел сейчас портрет известного государственного деятеля (который, впрочем, тоже вскоре исчез). И в бывшей спальне, где происходил обыск, тоже все изменилось: в углу место старых металлических кроватей с никелированными спинками (они перешли вместе с нами на первый этаж) занимала широкая тахта, застеленная свисающим со стены ковром. Вдоль стен высились всегда закрытые высоченные книжные шкафы с круглыми позолоченными ручками. Все изменилось в нашей квартире, даже старую голландскую печку перестроили под газовый камин...

А позже, когда совсем стемнело, Друг признался в том, что золотые часы с браслетом и шесть столовых серебряных ножей украл сам. Юрка, как второй пострадавший, тоже участвовал в разговоре. Ветер раскачивал на столбе лампочку с плоским металлическим абажуром, по пустырю металось из стороны в сторону блеклое пятно света.

Он уверял нас, что кража браслета и ножей не воровство, а восстановление справедливости: Юркиного отца чуть не посадили из-за буханки хлеба, моя мать, чтобы хоть немного подработать, ночами печатает на машинке, а у них. всего полно, и денег, и барахла всякого, поэтому, без всяких сомнений, можно сдать ножи и браслет в скупку и на полученные деньги купить мне и Юрке по такому же велосипеду, как у него. Конечно, обидно, что нас обыскали, но рано или поздно подозрения отпадут, зато мы получим велосипеды, о которых так давно мечтали...

Ночью, узнав о том, что мать его сообщила о пропаже в милицию, он спустил и часы, и ножи в щель между рассохшимися досками кухонного подоконника. Под ними была пустота, обнаруженная несколько лет назад, когда в щель закатился довоенный серебряный полтинник...

- Юрка, Юрка... - с неподдельной горечью качает он головой в такт движению электрички. - От чего он умер?

- Не знаю... Матери не было дома, когда я заходил... А соседи знают только, что долго болел...

- Кем он работал?

- Врачом.

- Он как-то исчез после школы." Почему-то его сразу в армию забрали...

Неужели все забыл? Или притворяется?..

- А ты что, не знаешь, почему его забрали? Вспоминает. Или делает вид...

- Да, да.. Мы же решили тогда пойти после школы работать... Поэтому он и не поступил никуда.

Решили... Кто-то решил, а кто-то до сих пор работает... Тень сомнения мелькает на его лице.

- А ты потом так и не пытался поступить?

- Нет.

- Почему?

- Долго объяснять...

Сейчас начнет атаку. Не для того, чтобы- оправдаться или испросить прощения. А чтобы избавиться от сомнений, если они есть. Обязательно нужно доказать и себе, и мне, и вообще каждому, что он тогда, как и всегда, был прав, и не его вина, если кто-то и пострадал из-за собственной лености или каких-то непредвиденных жизненных обстоятельств.

Так и есть, начинает.

- Я понимаю, что был тогда несколько наивным. Но когда же еще быть наивным, как не в семнадцать лет?! - Грустно и как-то сладостно улыбается, уносясь в те уже давние времена, когда был сдан наконец последний выпускной экзамен. - И все же убежден, что мы правильно сделали, поработав до института... Это пошло всем на пользу... Ты не согласен?..

- Согласен...

-- Ты что-то не договариваешь.

- Отстань...

- Нет, правда... А то, что ты потом так и не пошел учиться, в этом никто не виноват, кроме тебя.

Ждет возражений; усмешка вместо ответных доводов подбавляет ему горячности.

- В конце концов мною двигали самые искренние побуждения...

- Как и всегда...

- Да, как и всегда. А ты этого не считаешь?

- Представь, не считаю...

Обиженно подрагивают ресницы, он все так же чувствителен к насмешкам.

- Ты можешь обосновать свои слова?

- Могу... Да неохота...

- Но ты же оскорбил меня.

-Да.

В глазах влага, напряжение, тщетно скрываемая растерян

ность.

- Ну потрудись хотя бы объяснить, за что?

- Ты сам прекрасно все знаешь.

Электричка плавно затормозила и остановилась...

Здание вокзала реконструируют, идем в обход, через пути. Молча шагает рядом, обиженно посапывает, но не отстает..,

- А как ребята поживают? Не заходят к тебе? ^Нет.

- Что, совсем не видитесь?!

- Почти.

Появилась возможность упрекнуть кого-то, и он, конечно, не упустит ее.

- А почему?! Как можно жить в одном городе и не общаться?

Опасливо следит за каждым моим движением, но выражение лица все так же вызывающе решительно. Желание двинуть его по роже пропадает столь же мгновенно, как и возникло. И тут же в душе поднимается нечто похожее на стыд. И за себя, все еще таящего обиду (а ведь почти десять лет прошло), и за него, такого же трусливого при всем его напористом правдолюбии.

Страх взвинчивает его еще больше: теперь ничто не в силах остановить обличительного порыва...

- Что с вами происходит?! Во что вы превратились?! Я жил у черта на куличках, на другом конце страны, у меня не было возможности... Но как могли вы, живя в одном городе, растерять друг друга?! Что вам мешает хотя бы поинтересоваться, кто как живет?!

Он искренен, как всегда. И в общем-то говорит (а точнее, выкрикивает) правду. Но правда эта каждый раз лишь одна из многих справедливых правд. Остальные для него просто не существуют. И эту единственную свою правду он отстаивает с пеной у рта до победного конца...