Парижские бульвары - [44]

С той стороны, откуда мы шли, из самых глубин подземелья донесся ужасный гул, многократно усиленный эхом. Я в страхе остановилась, не в состоянии понять, что же это такое. Гул утих, я принялась соображать и уяснила, что это был выстрел.

– Они стреляли, – прошептала я. – Один Бог знает, что с ними случилось. Пойдемте, нам надо торопиться.

Эли сделал несколько шагов и, поскользнувшись, шлепнулся в воду. Я схватила его за локоть, помогая подняться. Он встал на колени и, кажется, в недоумении шарил руками.

– Да вставайте же, сударь!

– Я… Кажется, я уронил пистолет. И порох.

У меня дыхание перехватило от подобной неловкости. Я почувствовала такую злость, что никакая сила не заставила бы меня сдержаться.

– Да вы просто дурак!

Я изо всех сил отпихнула его в сторону и, опустившись в воду, стала шарить руками по илистому каменному дну. Нет, ничего похожего на пистолет… Но он же должен быть где-то здесь! Ведь не могло же его отнести течением… И тут моя рука коснулась чего-то мягкого, расползшегося, полуразложившегося.

С пронзительным воплем, обезумев от ужаса и отвращения, я отскочила назад. Меня стошнило. В воде лежало какое-то животное – то ли крыса, то ли летучая мышь.

Я не сразу смогла прийти в себя и очнулась, лишь почувствовав руку Валентины, ласково гладящую меня по щеке. Я вся дрожала, как в лихорадке. Мне хотелось убежать отсюда, здесь было слишком невыносимо.

– Пойдемте скорее! Черт с ним, с этим пистолетом! Мы снова пошли вперед, и скоро стало ясно, что за нами тоже кто-то идет. Эхо явственно передавало плеск воды и звуки шагов.

– Вот, пожалуйста, – сказала я со злостью, – может быть, это санкюлоты, а у нас даже пистолета нет. Это просто кошмар какой-то. Они нас утопят прямо в этой воде.

За шиворот мне сыпались земля и пыль. И тут – даже стало больно глазам – слепящие лучи света полились на нас сверху. Я в изумлении и безумной радости подняла голову. Вверху была дыра, и прямо в эту дыру хлынул ослепительный свет.

– Свет! Святой Боже, мы спасены! Мы останемся живы! Я крепко обняла Валентину, едва удерживаясь от желания зарыдать и засмеяться одновременно. Нервное радостное возбуждение охватило меня. Я не хотела больше оставаться в этом подземелье ни минуты и толкнула Эли в спину.

– Лезьте, юноша! И постарайтесь не устроить нам нового сюрприза.

Его тонкое, гибкое, еще мальчишеское тело проскользнуло в небольшое отверстие сравнительно легко и быстро, и все же в тот миг, когда Эли закрыл дыру, мы почувствовали невыносимую спертость и недостаток воздуха. Без тяги и сквозняка мы не прожили бы в подземелье и получаса.

Валентина ухватилась за протянутую Эли руку и с его помощью выбралась наверх. Я осталась одна. Из глубины подземелья слышались приближающиеся шаги нескольких людей. Я не знала, друзья это или враги, и мне снова стало до тошноты страшно.

Валентина и Эли, теперь уже вдвоем, протягивали мне сверху руки. Я уцепилась за них, сделала усилие, подтянулась, и мое тело по пояс оказалось над землей. Я не понимала, в какую часть Парижа мы попали, да и не задумывалась над этим. Став твердо на землю, отряхивая мокрое платье и растирая поврежденную ногу, я видела и чувствовала только одно – свет, воздух, жизнь. Вокруг щебетали птицы. По серому, размытому, как чернила, дождливому небу плыли синеватые облака.

Я вдыхала чистый воздух полной грудью и не могла надышаться.

– Кто там? – крикнул Эли в подземелье.

– Свои! – отозвалось эхо.

Я пришла в себя, огляделась вокруг. Рядом протекала Сена. Где же мы находимся? Приглядевшись, я поняла, что мы очутились на правом берегу Сены, крутом и заросшем вереском, и, если подняться вверх, попадем на улицу Старых Августинцев и бульвары.

– Мы в самом центре Парижа, это просто ужас.

Из ямы один за другим вылезали наши спутники – мокрые, грязные, черные от усталости и пыли, они были похожи на трубочистов. Мы спаслись, и я до сих пор не верила, что это так.

Я не понимала, что со мной происходит. Ноги у меня подогнулись, и я без сил опустилась в мокрую траву. Чувства притупились, душу разрывали слезы. Меня колотила лихорадочная дрожь, вызванная небывалым нервным напряжением, и, не в силах сдержаться, я зарыдала. Рыдания душили меня – бурные, беззвучные, отчаянные, едва ли не истеричные. Как, как я могла поверить, что все уже позади? Что меня уже не ждет гильотина, что меня не будут разрывать на куски и топтать ногами? Что я еще увижу Жанно?

Сухой возглас маркиза заставил меня опомниться:

– Гвардейцы!

Хотя ноги у меня подгибались, мне пришлось вместе со всеми броситься в сторону улицы Старых Августинцев. Гвардейцы, ехавшие вдоль набережной, нас не заметили, но я все равно была испугана, ибо от них не приходилось ждать ничего хорошего. Мы бежали вверх по улице как сумасшедшие, не заботясь уже о том, какое впечатление производим на прохожих. Особенно странно выглядел аббат Эриво в мокрой черной сутане и с мокрым требником, из которого вываливались страницы.

Да и прохожих, надо сказать, было мало. Большинство парижан развлекалось в тюрьмах.

– Вы одна хорошо знаете Париж, мадам! – воскликнул маркиз, когда мы остановились посреди улицы в нерешительности. – Где здесь, по-вашему, наиболее безопасно?