Парижская мода. Культурная история - [64]

Пруст определенно думал о Дега, заставляя своего рассказчика объявить, он «уже не был в силах презирать модисток, так как Эльстир сказал <ему>, что легкое прикосновение, которым они завершают свою работу… лаская банты или перья готовой шляпы, для него такой же интересный мотив, как и движения жокея»[376]. По совету Свана герцогиня купила одну из картин Эльстира и спрятала ее подальше, до тех времен, когда он войдет в моду и она сможет демонстрировать его как свидетельство своего безошибочного вкуса.

Альбертина учится разбираться в моде и в искусстве у Эльстира, человека, «обладающего строгим и совершенным вкусом» – настолько, что «все то, что носили три четверти женщин… внушало ему отвращение»; впрочем, бывали и исключения: например, герцогиня Германтская. Не будучи состоятельным человеком, он заказывает для своей жены «очаровательные» туалеты по баснословным ценам. Пруст явно согласен с Эльстиром, полагающим, что ужасный наряд от прекрасного отличают мельчайшие детали: «Впрочем, очень мало хороших портних, одна-две, Кало, хотя она слишком увлекается кружевом, Дусе, Шерюи, иногда Пакен. Остальные ужасны»[377].

В том, что касается моды, Альбертина, обладающая природным «чутьем» на элегантность, кажется искушеннее рассказчика:

«Но значит, существует огромная разница между туалетом от Кало и от какого-нибудь обыкновенного портного?» – спросил я Альбертину. «Громадная разница, дитя мое… Только, увы, то, что в другом месте стоит триста франков, у них стоит две тысячи. Но зато не будет ничего общего. Только для людей, которые в этом ничего не понимают, это одно и то же». – «Совершенно правильно, – заметил Эльстир, – хотя все же нельзя сказать, чтобы разница была такая же глубокая, как между статуями в Реймсском соборе и в церкви Святого Августина»[378].

Пруст не шутил, сравнивая великих кутюрье Belle Époque со средневековыми художниками, вызывавшими его восхищение. Возможно, сестры Калло действительно «слишком увлекались кружевом», однако в этом не было ничего удивительного. В конце концов, мать четырех сестер – Мари, Марты, Регины и Жозефины – была кружевницей. До того как в 1895 году они открыли свою собственную швейную мастерскую на модной улице Тебу, они работали в лавке, торгующей кружевом и отделкой. Созданные ими туалеты, чайные платья и блузки были восхитительны и отличались утонченностью отделки. Мадлен Вионне, в молодости работавшая в их ателье, вспоминала старшую сестру, мадам Гербер, как «замечательную даму, полностью поглощенную своим ремеслом – украшением женщин». Она была «настоящей модисткой»[379].

Имя Жака Дусе, также упомянутое Прустом, помнят до сих пор – вероятно, в значительной степени потому, что он прославился как кутюрье соблазнительниц. Актрисы и куртизанки, такие как Лиана де Пужи, Эмильен д’Алансон, Прекрасная Отеро и, прежде всего, великая Режан, почти еженедельно приезжали в модный дом Дусе на Рю де ла Пэ, 21 (бывший магазин дорогого нижнего белья, основанный бабушкой и дедушкой Дусе). Лиана де Пужи вспоминала, что это было место, где «встречались актрисы и знатные дамы»[380].

Пруст восхищался такими профессионалами; он редко упоминал их имена, однако мы вполне можем представить себе герцогиню Германтскую в наряде от Калло или Одетту в одном из чайных платьев от Дусе. Для Альбертины имя дизайнера значило много, поскольку туалеты вроде «пеньюара от Дусе на розовой подкладке» составляли предмет ее вожделения – в отличие от герцогини Германтской, принимавшей подобные вещи как должное. И если Пруст не анализировал подробно творчество разных кутюрье, то лишь потому, что мода в его глазах создавалась горсткой стильных женщин, а не портными, которые их обслуживали.

Однажды Эльстир, рассказывая о Венеции и о редких и красивых тканях, изображенных на картинах художников эпохи Возрождения, таких как Карпаччо, добавил: «Но говорят, что венецианский художник Фортуни открыл тайну их выделки и не пройдет и несколько лет, как женщины смогут гулять, а главное, сидеть у себя дома в платьях из той великолепной парчи». Это, очевидно, случайное упоминание стало началом развития большой темы Фортуни, неразрывно связанной с пленением Альбертины[381].

Рассказчик впервые увидел пеньюар от Фортуни у герцогини Германтской. Очарованный этим нарядом, он инстинктивно залюбовался серым крепдешином, который напомнил ему «иные вечера, подернутые серовато-жемчужной дымкой легкого тумана». Если же она надевала китайское домашнее платье, «оно горело желтыми и красными огнями, я смотрел на него как на яркий закат; туалеты этой женщины не были случайным украшением, которое можно произвольно заменить другим, но непреложной поэтической реальностью». И все же из всех ее нарядов «больше всего были наделены специальным значением» туалеты от Фортуни. Вскоре рассказчик уже расспрашивал герцогиню о ее нарядах: «А то домашнее платье… оно было на вас однажды вечером: темное… в золотистых крапинах или полосках, как крыло бабочки?» Выяснилось, что это изделие Фортуни, с которым герцогиня даже готова расстаться: «Ваша барышня вполне может носить его дома. Таких платьев у меня много, я покажу их вам, могу даже подарить, если угодно». Спустя некоторое время рассказчик покупает Альбертине синее платье от Фортуни и заказывает «еще пять, от которых она с сожалением отказалась, предпочтя им синее»