Париж в настоящем времени - [138]

И когда он завершил свои дела – оставил адрес для пересылки на почте, оплатил последние счета, вынес из дома последние вещи, так что все его пожитки теперь вмещались в один маленький рюкзак, – случилось нечто странное.

Музыка, которую он всегда был способен мысленно призвать и воспроизвести со всей точностью, вдруг зажила собственной жизнью, помимо его воли и желания.

Многое из своего прошлого, и особенно эти последние дни, Жюль выстроил вокруг Sei Lob. Как и семьдесят один год назад, этот хорал по-прежнему оставался волшебной и искупительной тропой в иное бытие, Божий голос, уносящий разбитое сердце ввысь. Он будет сопровождением к тому, что замкнет круг и снова превратит прошлое в добрый и прекрасный мир, живущий в памяти ребенка еще какое-то время после того, как он выйдет из него с зачаточным знанием совершенства, от которого его отделили (или порой оторвали), воспоминание это тускнеет уже в колыбели, и для него не существует слов.

Теперь уже новая музыка, не та, что он хотел, возникла в противосложении. Иногда они звучали одновременно, он слышал обе, но затем одна возобладала над другой. В противоборство с Sei Lob, уводящей его из жизни, вступила пьеса Куперена, которую он всегда любил. Та самая музыка, что ассоциировалась у Жюля с Парижем, с прошлым, сочащимся сквозь него, – «Таинственные баррикады», конечно же это были они! Казалось, это лишь невинная игра, но сила музыки вознесла ее на невиданные высоты. До чего же странный инструмент – клавесин. Ущипнет – и остановится, атакуя каждую ноту со всей звонкостью и полнотой, он отказывает звуку в продолжении, не дает ему тянуться и угасать. Так он отрицает смерть, словно перепрыгивая с одной льдины на другую, к новой ноте, к новой жизни. Иногда звучание клавесина бывает сухим и выспренным, но, если ожерелье звуков нанизано верно, оно обретает красоту и сверкание звезд. Куперен в этой пьесе достиг небывалых высот, она подобна бесконечному водопаду золотого света, такому многообещающему и потрясающе яркому, что и со смертного одра поднимет. И пока вот так Куперен и Бах, тесно соприкасаясь, вели внутри его свой спор, Жюль обрел сгущенный, всеобъемлющий, отстраненный и тем не менее эмоционально наполненный взгляд на все эти дни.

* * *

Он был уверен, что больше никогда не увидит Амину, что она стала лишь проверкой подлинности его желания уйти. Жюлю хватало возраста и опыта, чтобы сделать вывод, что он преувеличил ее достоинства, что, поскольку он выпал из реальности, это была лишь его влюбленность, что спасение, которое он увидел в ней, надеясь на взаимность, было придумано им самим, чтобы сохранить себе жизнь. Люк умирал, и у него имелся только один призрачный шанс. А еще Жюль должен попытаться спасти Катрин. Франция, возможно, и не пойдет дальше тем путем, который уже был когда-то ею пройден. Но сколько бы ни убеждал он себя, что этого не случится, такое уже случалось прежде, случалось в истории, случилось с ним самим. Страховка, доставшаяся дорогой ценой, должна дать Катрин и Люку то, чего он не смог дать отцу с матерью. Амина была последней посланницей жизни, но он должен оставить ее в прошлом. Он не знает ее и больше никогда не увидит. Пусть она просто исчезнет.

Следующий день после их встречи был последним днем прохлады, и наутро под неустанно моросящим холодным дождичком Жюль отправился в бассейн, чтобы проверить, сможет ли заплыв в пять километров убить его. Он думал, что отдать богу душу в воде, бурлящей под его взмахами, пока внимание отвлечено ритмом и изнеможением, будет легче, чем бежать в жару, пока не упадешь замертво. Но несколько часов спустя он вышел из воды, чувствуя, помимо сильной усталости, прилив здоровья и силы, совсем как в молодости. Когда Жюль уходил, его заклятый друг-привратник поинтересовался:

– Что, готовитесь переплыть Ла-Манш?

– А почему вы спрашиваете?

– Да спасатели тут о вас толковали. Они уже почти собрались делать ставки на то, когда вы выдохнетесь.

– Вообще-то, – сказал Жюль, – я собираюсь доплыть до Перу, но это не так уж далеко, потому что я не стану огибать мыс Горн, а поплыву прямиком через Панамский канал. Или Суэцкий. Я еще не решил окончательно.

В Сен-Жермен-ан-Ле есть крохотная, почти никому не известная улочка, под прямым углом переходящая в другую улочку, ведущую в узкий тупик, в котором по мере продвижения встречаются только жилые дома, поэтому пешеходов там почти нет. Чтобы попасть туда, нужно свернуть с довольно тихой торговой улицы в переулок, пройти мимо туристического агентства, агентства недвижимости и адвокатской конторы, продолжать идти мимо безликих задних стен школы, свернуть направо, на другую улочку, на которой такие же безликие торцевые стены школы, и вот в самом конце ее, почти неприметный, находится Пассаж Ливри. Если вы осмелитесь по нему пойти – потому что он выглядит так, будто в конце его только задний двор, уставленный мусорными баками, – то вашему взору откроется садик с фонтаном, тиковые скамейки, галечные дорожки, маленький бар и табачная лавочка, которые упорно и с убытками для себя держит очень старый хозяин, не отказавшийся от них даже после того, как городские власти построили гараж, загородивший эту маленькую площадь от главной улицы, которая очень скоро забыла о ее существовании.