Париж в настоящем времени - [136]

Жаклин приходила в этот кабинет еще тогда, когда ни о разлуке, ни о смерти никто и не думал, он помнил ее присутствие здесь – молодой и красивой, и это невидимое и неистребимое подводное течение действовало даже сильнее, чем волнующее присутствие Элоди. Мысли об Элоди были подобны пробуждению, он восставал, словно был невесомым, но затем возбуждение отступало, подобно набежавшей волне, что, отсалютовав на прощание гребнем, исчезает в более спокойных водах.

Элоди теперь как будто находилась в кругу света, а он глядел на нее из мрака. Он не мог любить ее и разлюбить не мог, даже после того, как она положила конец тому, что на самом деле и не начиналось. Он не был ни растерян, ни полон решимости, он точно знал, что происходит и что должно произойти. Не было ни разгадки, ни решения. Единственное, что, казалось, только усиливалось, – реальность Жаклин, даже ушедшей в прошлое. Пусть она была похожа на сон, но чем более блекнул он сам, тем реальнее становился этот сон. Это удовольствие угасания шло об руку с иллюзией подъема и надеждой на возвращение. Чем сильнее отдалялась Элоди, тем более Жаклин выдвигалась на передний план, как лицо на фотобумаге проступает, будто по волшебству, на том месте, где, согласно логике и чувствам, была лишь пустота и белизна.

Он поднимался по лестнице, как делал это уже тысячу раз, снова переживая мгновенную иллюзию, будто прошедших лет не было вовсе. Жаклин сидела за книгой в какой-нибудь библиотеке, и они встретятся за обедом. Шестилетняя Катрин в школе. Они любят ее больше всего на свете.

Поджидая нового хозяина, Жюль собрал то немногое, что осталось в кабинете, и сложил в хозяйственную сумку: несколько книг, которые надо вернуть, канцелярские принадлежности для факультетских кабинетов, журналы, которые нужно выкинуть. Он сел. Замена должна была состояться через полторы минуты. Как будто готовясь поставить новому человеку отметку либо за опоздание, либо за излишнюю точность, Жюль смотрел на часы и ждал. И за тридцать пять секунд до назначенного времени послышался легкий и быстрый стук в дверь, будто дятел барабанил в боксерской перчатке на клюве. Жюль встал и открыл дверь так медленно, будто это была тяжелая дверь какого-нибудь подземелья.

* * *

За порогом стояла ладная, красиво одетая женщина, не робкая и не чопорная. Как когда-то Жаклин, она была в сером костюме и жемчужном ожерелье. Бежевая блузка отсвечивала розовым, рыжеватые светлые волосы ниспадали почти до плеч.

У нее было необыкновенное выражение лица, такого он не встречал даже на полотнах эпохи Ренессанса или средневековых картинах, изображающих ангелов. Оно было озорным и сведущим, невинным и прощающим, любящим, утешающим, любознательным, соблазнительным и воодушевленным – все это слилось в ее лице, чтобы втолкнуть Жюля обратно в этот мир. Кто-то скажет, что во всем виноваты ее глаза или ее улыбка, и все равно этого будет мало.

И надо же было этому случиться накануне того дня, который он выбрал, чтобы умереть! Эта женщина, такая живая и стройная, была гораздо старше Элоди, ей, наверное, уже исполнилось шестьдесят. И хотя она вышла из того возраста, когда можно создавать заново, огонь жизни по-прежнему горел в ней, яркий и сильный.

Она представилась. Амина Белкасем – родом из Алжира, разумеется, скорее всего, мусульманка, очаровательная и красивая – несомненно. Французский у нее был как у высокообразованной парижанки-аристократки. Глаза синие, как у Элоди. Вежливо и дипломатично она поинтересовалась, не тот ли это кабинет, который был ей назначен, а когда он ответил утвердительно, выразила надежду, что не причинила ему никаких неудобств. И хотя сказано это было из вежливости, от Жюля не укрылось, что все абсолютная правда, искренность так и сквозила в каждом слове.

– Нисколько, – заверил он ее. – Я рад, что ухожу на покой. В семьдесят пять, – прибавил он в подтверждение и будто признаваясь.

– Полагаю, что лет через двенадцать или даже раньше я тоже удалюсь на покой, – сказала она, изящно сообщив ему свой возраст, причем, ему подумалось, она явно с ним флиртовала.

Почему бы и нет? Может, она такая же чокнутая, как и он сам? Но сейчас он хотел и ожидал чего угодно, только не этого. А она пошла еще дальше:

– Не такая уж и большая разница между нами.

Но это могло быть и просто милосердие.

Разница между ними и правда была не так уж велика. Женщина была удивительно хороша, настолько, что он расстроился, осознав, что у его планов теперь появилась соперница. Одна надежда, что она замужем.

– С какого вы факультета? – спросил он деловито, но не смог скрыть тревоги.

– С исторического.

– Здесь все библиотеки довольно близко. Национальная вообще под боком.

– Ну конечно, – снисходительно улыбнулась она.

Он чувствовал себя дураком. Разумеется, ей известно, где что находится.

– Моя жена, – сказал он, словно пытаясь отгородиться от Амины, – постоянно пользовалась библиотеками. Сам-то я музыкант, так что хожу туда не так часто.

– Она тоже на пенсии?

– Нет, она так и не вышла пенсию. Она умерла.

– Соболезную, – сказала Амина, и было ясно, что это действительно так. – Всей душой. Мой муж ушел, но он жив-здоров, так сказать, и все такой же дурак.