Париж в настоящем времени - [124]

– Я боюсь приобщить свое несовершенство к вашему совершенству. Боюсь, что буду похож на человека, который только что проснулся утром.

– Я понимаю, о чем вы. Но я тоже просыпаюсь по утрам. Так давайте же с помощью моего совершенства выясним ваше несовершенство.

И они поцеловались, слившись в объятии, и это длилось и длилось почти десять минут.

* * *

Паря, будто на крыльях, влюбленный Жюль вернулся в дом, чтобы поработать над своим посвящением баховскому Sei Lob, но оказалось, что он не в состоянии сочинять музыку. Он только и мог, дрожа от удовольствия и любви, мысленно повторять этот поцелуй – снова, и снова, и снова. И хотя он знал, что этого никогда не случится, ему хотелось отправиться с Элоди в ее крохотную квартирку и там забыть все, что их разделяло. Он так явственно воображал и чувствовал это, как будто проживал с нею какую-то новую жизнь, возможную только в мечтах. А в поезде молча сидела Элоди, она сидела неподвижно, даже не поворачивая головы, и чувствовала невыносимую радость, наполнявшую все ее тело, и острую печаль, следовавшую за радостью по пятам.

Зато на улице позади поместья Шимански по-прежнему господствовала реальность. Как только Элоди скрылась за углом, направляясь на станцию, Арно и Дювалье синхронно распахнули дверцы своей машины. Выйдя на тротуар, Арно выразил их с Дювалье общую мысль:

– А это еще что за черт?

Когда Жюль и Элоди обнимались и целовались, Нерваль, сидя в своем неприметном «пежо», вовсю снимал их на камеру с моторчиком, а два детектива наблюдали за ним, не имея возможности пошевелиться, пока Жюль и Элоди не расстались и не разошлись в разные стороны. Как будто именно этого человека следовало допросить, Арно направился к «пежо» под углом в сорок пять градусов, существенно срезая путь. Он был достаточно крупный мужчина, и можно было подумать, что он блокирует машину на случай, если водитель вздумает уехать. Дювалье забарабанил в стекло со стороны Нерваля. Тот спокойно обернулся и усмехнулся. Дювалье постучал снова. Ноль реакции.

– Опустите стекло! – приказал Дювалье.

Нерваль уставился на него и не пошевелился.

– Зачем? – спросил он так тихо, что Дювалье понял, что́ он сказал, лишь потому, что прочитал это слово по губам.

Дювалье рывком распахнул дверцу «пежо»:

– Вы кто, черт побери, такой?

– Я, – последовал царственный ответ, – Дэмиен Нерваль, следователь. А вот кто вы? – Казалось, он продолжает ухмыляться, но не потому, что ему так хотелось, а потому, что так устроено было его лицо.

Дювалье показал удостоверение.

– Я, – произнес он, передразнивая Нерваля, – Дювалье Саиди-Сиф, флик. И если не хотите, чтобы вас арестовали, то вы немедленно расскажете мне, чем это вы тут занимаетесь.

– Арестовали за что? – спросил Нерваль, хохотнув.

– За препятствие расследованию. У вас десять секунд, чтобы убраться отсюда.

– У меня? Вы его тоже расследуете?

– Кого?

– Лакура, – ответил Нерваль. – И в чем же вы его подозреваете?

– Это не ваше дело, – сказал ему Дювалье. – А вот что расследуете вы?

– Я первый спросил.

– Выходите из машины.

– Хорошо, хорошо, – нарушения при покупке страхового полиса.

– Правда? – сказал Дювалье. – Это потрясающе, но у нас приоритет. Сейчас вы уедете, и если я увижу вас снова, то уж вам точно посчастливится попасть под арест, понятно?

– Нет-нет-нет, – возразил Нерваль, – вы не понимаете. Мой работодатель… ну, я ничего не стану говорить. Уж поверьте, вы не сможете воспрепятствовать нашему расследованию.

– Нет-нет-нет-нет, – эхом отозвался Дювалье, помахивая пальцем перед носом Нерваля. – Мой работодатель… ну, я скажу одно: ему не нужно давать взятки, торговаться или просить одолжения, потому что он – народ Франции. Понимаете? Помните Бастилию? Да? Отлично! Проваливай нафиг!

– Мы еще посмотрим, – сказал Нерваль, заводя мотор. – Посмотрим, что скажет министр. Уверен, именно он ваш работодатель, хотя он настолько выше по рангу, что наверняка никогда и не слыхал о вас.

– Он тоже может валить нафиг, – сказал Арно.

Нерваль попытался закрыть дверцу, но Дювалье ее задержал, выволок Нерваля из машины, прижал к задней дверце и ударил его кулаком в лицо – и вполовину не так сильно, как мог бы.

– Передай от меня министру это сообщение. И если я еще раз тебя увижу, то пристрелю. – И он впихнул наконец-то утратившего лоск и спесь Нерваля обратно в машину.

После того как «пежо», визжа тормозами, рванул по улице, Арно поинтересовался восхищенно:

– Вот как это делается в Марселе?

– Ага.

– Я слыхал.

– Приходится.

* * *

Уже стемнело, время шло к ужину, все проголодались, когда посетители оторвали его от сочинения музыки, и Жюлю пришлось принять их в своей квартире, а не в кабинете Шимански. Но ему было все равно, потому что поцелуй Элоди его не отпускал.

Они подумали, что он блаженный святой, потому что в этот редкостный момент вид у него был просветленный, как у тибетского монаха. Жюль предложил им еду и напитки. Арно и Дювалье вежливо отказались. Он объяснил им, что выстроил эту студию, чтобы иметь место для уединения. Не хотят ли они пойти наверх? Нет, сказали они, это не обязательно. Детективы чувствовали какой-то подвох, потому что он и соответствовал профилю, и нет. Они уже исключили почти всех остальных членов гребного клуба. Конечно, это только усилило подозрения, хотя и не должно было.