Париж в настоящем времени - [116]
Уже у самых дверей больницы он увидел молодого врача в хирургической форме, на шее у юного доктора болтался стетоскоп.
– Извините, – обратился к нему Жюль, – вот смотрю я, как висит стетоскоп, и он напоминает мне головку норки.
– Что, простите?
– Когда я был маленький, женщины носили меховые воротники прямо с головками – те свисали у них с плеч. Нутрии, норки, лисята. И у них – этих норок, нутрий и лисят, хотя не исключено, что и у некоторых женщин тоже, – были усики и стеклянные глазки. Иногда голов было сразу по три или четыре, а то и все пять. Это было всего семьдесят лет назад. Надо же, как быстро времена меняются. Но не стоит вставать в позу. Ничего в этом такого. Нынче они разгуливают с голой грудью, как женщины из германских племен во времена Цезаря или как банщицы Клеопатры, если верить итальянским фильмам. «О Геркулес! Клеопатра входит в ванну!»
Юный доктор обалдело смотрел на него, будто язык проглотил.
– Вижу, что вы не очень-то верите мне насчет норок, – убедитесь сами, погуглите.
– Хорошо.
– Но сперва, где я могу купить книги по медицине?
– Где вы можете купить книги по медицине?
– Это я вас спросил.
– Для пациентов или для врачей?
– Для врачей. Я умею читать. У меня есть образование. Я знаю латынь и греческий. Когда-то изучал химию и даже основы гистологии. Но это не важно. Так вот, где можно приобрести их?
– Загляните в книжный магазин «Виго Малюан». У них что-то около ста тридцати тысяч книг по медицине, тридцать тысяч только в магазине на полках. Там есть все.
– А где это?
– На улице Медицинской Школы, сразу за бульваром Сен-Жермен, возле метро «Одеон».
Жюль вытащил купюру в десять евро и втиснул ее в ладонь молодого врача.
– Я не… это лишнее, – пробормотал юноша.
– Не лишнее, – сказал Жюль. – Перекусите.
– Нет, ну, действительно, не стоит.
– Почему бы и нет? Вы только что сберегли мне десять миллионов евро.
Книжный магазин сиял яркими красками.
– Мне нужен справочник, – обратился Жюль к продавщице – потрясающе хорошенькой тоненькой темноволосой девушке в очках. – Пособие, в котором описаны все заболевания и недомогания, не только внутренние болезни или, там, онкологические и тому подобное, а нечто комплексное. Чтобы так или иначе охватывался весь спектр, не для профанов.
– Тогда вам нужно вот это, – ответила девушка. – «Справочник Мерк», пятое французское издание, более тысячи страниц. Как раз то, что вы хотите.
– А цена?
– Девяносто девять евро.
– Выглядит, как попытка откупиться от всех болезней на свете, – заметил Жюль.
Не в силах противиться желанию немедленно заглянуть в книгу, он дошел до конца аллеи и присел на ступеньках у подножия памятника Вюльпиану – великому французскому физиологу девятнадцатого века, – как две капли похожего на статую Роберта Э. Ли[60]. Жюль, который слыхом не слыхивал о Вюльпиане, чувствовал себя кошмарным невеждой.
Дома тишина и покой угнетали. Он хотел писать симфонию, спать с Элоди, быть рядом с Жаклин. Он так сильно хотел жить и настолько же сильно хотел умереть, но противоречие разрешится само собой, потому что нельзя преуспеть и в том и в другом.
Симфония – насыщенная, плещущая через край фантазия на тему баховской арии Sei Lob und Preis mit Ehren, – должна быть написана как дань уважения и перед лицом варварства, которое ни в первый, ни в последний раз не погубило Запад. Она должна быть написана, и не нужно ни имени, ни разрешения, ни заказа, чтобы допеть песню, которая начала звучать в Реймсе во время освобождения. Жюлю понадобилась вся его жизнь, событие за событием, испытание за испытанием, экзамен за экзаменом, провал за провалом, чтобы наконец понять, что ему предназначено сделать это с того самого мига, как отец сыграл последнюю ноту в своей жизни, и что если он сделает это, то каким-то образом, без объяснений, без причины, восполнит нехватку справедливости и любви в своей жизни и сможет наконец уйти.
Он не мог себе позволить отказаться от симфонии ради насущных денег для Катрин и Люка, но и потерять эти насущные деньги во имя ее написания тоже не имел права. Какое счастье было бы сочинить произведение не для публики, а просто для Элоди, для нее одной. Жюль немного сомневался в своей способности придумать что-то достойное и достаточно важное, чтобы вынести такую ношу, как посвящение юной женщине, у которой вся жизнь впереди. И, держа в уме Дэмиена Нерваля, если, конечно, это его настоящее имя, Жюль должен быть физически неуловим, чтобы его невозможно было выследить.
На самой нижней полке в книжном шкафу расположилась аккуратная полуметровая стопка бумаг: странное сочетание бланков, ватмана и нотных листов. Они накапливались здесь с тех пор, как Лакуры переехали в Сен-Жермен-ан-Ле. Нотная бумага в желтоватой, местами надорванной целлофановой обертке находилась в самом низу бумажной горы, эти двести нотных листов он купил еще в шестидесятых. Жюль вытащил пачку. Бумага чуть пожелтела, но не обветшала. Он положил ее на письменный стол и выдвинул его широкий и неглубокий центральный ящик. Несколько бутылочек чернил стояли здесь давным-давно, с тех самых пор, как он перестал писать чернильными ручками. Он вынул флакончик темно-синих, датированных 1946 годом, чтобы взглянуть, не высохли ли они. Не высохли. Семь десятков лет прошло, а чернила даже не загустели.
