Париж в настоящем времени - [114]

А для этих ребят Жюля не существовало вовсе. До тех самых пор, пока его не охватили стремительно надвигающиеся смятение и мрак и он не мог ни пошевелиться, ни говорить, ни видеть, ни слышать. В последние секунды, перед тем как потерять сознание, он был уверен, что умирает. Накренившись вправо, Жюль упал в проход. Мальчик с девочкой перестали болтать.

– Пьяный, – сказал мальчик.

Прошла минута.

– Наверное, он умер, – прибавила девочка.

– Нет, – ответил ее приятель со знающим видом.

– Иди глянь.

– Говорю тебе, он пьяный.

– Ты должен проверить.

– Это я должен?

– Да.

Он встал, пошел по проходу и перешагнул через Жюля, как через бревно. Вглядевшись в его лицо, мальчик сказал:

– Дышит. Но слюней нет или чего еще. И алкоголем от него не несет. Наверное, сердечный приступ.

– И что нам делать?

– Позвонить. У меня с собой мобилки нет.

– А у меня батарея села.

– Вечно она у тебя садится!

– Старая очень. Ты же знаешь, какой у меня мобильник старый. Я все жду, когда мне новый купят. Что же нам делать?

– На следующей остановке, – предложил мальчик, – кому-нибудь скажем. А что еще мы можем? Я не врач.

Поезд катил еще минут пять, а когда остановился, мальчик и его подружка выбежали на платформу, но никого рядом не оказалось. Они видели, как закрылись двери вагона, поезд тронулся. Наконец им удалось отыскать двух полицейских.

– С чего вы взяли, что он не пьяный? – спросил один из них.

Они начали объяснять, спорить, но полицейские уперлись: смена вот-вот должна была закончиться, они устали и не хотели усложнять себе жизнь. Так что поезд, как ему и положено, продолжил движение в центр Парижа.

Пациент, едва живой, свалившийся в проход в вагоне экспресса

В миг между падением и потерей сознания он увидел нечто необыкновенное и отрадное. Мир кишит россказнями и слухами о видениях, что стремительно пролетают перед глазами умирающих и оказавшихся на грани между жизнью и смертью. Самое простое – объявить это лишь причудливым порождением разума в состоянии чрезвычайного напряжения: потаенные мечты и желания появляются в мгновение ока в образах надежд и любовей всей жизни – ничем больше не сдерживаемые, пробивают они себе путь на поверхность. Но разве возможно создать новый цвет в новом свете?

Жюлю виделся горизонт на все триста шестьдесят градусов. Свинцово-серые тучи кружились низкой стеной. Но над ними пробивалось сияние такого цвета, какого не существует нигде на земле. В нем одновременно слились все оттенки белого, бежевого и платинового, и в то же время это не был ни один из них. Сияние обладало текстурой перламутра или алебастра, но без прожилок, без пороков или интерференции, и было оно такой силы, словно источник света находился позади него и едва заметно пульсировал. Этот свет сейчас же прогнал все страхи и боль, смыл прочь все сожаления. Казалось, он существует вне времени, и, хотя Жюль видел его лишь секунду или две, у него возникло чувство, что он уже целую вечность купается в этом свете.

Очнувшись в отделении интенсивной терапии больницы Питье-Сальпетриер, он ощутил разочарование от того, что снова вернулся в этот мир. В палате больше никого не оказалось, только гудящие машины, яркие цифры на мониторах да пляшущие лампочки, коим в наши дни поручено неусыпно следить за состоянием больных и умирающих. Насколько легче было бы бултыхнуться обратно в то нежное бело-кремовое сияние. Он попытался представить его, зажмурив глаза, но у него ничего не вышло. Его вытолкнуло назад, теперь ему снова придется проходить через эту канитель. Приходя в себя, он оценил обстановку и приготовился к бесполезным анализам, опросам и осмотрам, которые, несомненно, уготованы ему в ближайшее время. Пережив нечто подобное в Нью-Йорке, Жюль более-менее представлял, на каком он свете.

* * *

После неврологического обследования, консультаций и визитов Катрин и Давида Жюль, к огромному своему облегчению, открыл для себя долгие часы счастья и довольства в стенах Питье-Сальпетриер – места, которое он прежде ненавидел, а теперь полюбил, потому что оно стало воротами на ту дорогу, по которой он последует за Жаклин. Даже если ему никогда не найти ее, просто следовать за ней – уже было достаточно.

Дела пошли на лад, врачи закончили обследование, и назавтра он должен был вернуться домой. Не понимая, как ему удалось так быстро приспособиться, Жюль привык к больничной еде, режиму и даже посмотрел фильм по телевизору. Это была история пса, который пересек Австралийский континент, чтобы найти собачью даму своего сердца, встреченную им в товарном ящике поезда, и попросить ее лапы. Жюлю кино понравилось. Он любил собак. Но так и не завел по одной-единственной причине: Жюль знал, что главная черта собачьей натуры – верность, и не хотел, чтобы его смерть разбила собаке сердце. Но даже без собаки ему не терпелось снова оказаться снаружи, на улицах Парижа на исходе апреля.

Он смирно лежал, подпираемый подушками, в больничной кровати, когда раздался аккуратный, тщательно отрепетированный стук в дверь – так стучат доктора или медсестры, прежде чем войти в палату. Интересно, что они себе представляют? Что он развлекается с ночной бабочкой? По правде сказать, заключенный в больнице, он только о сексе и думал. Как ни старался он не включать Элоди в свои фантазии, все напрасно – он очень часто представлял каждый изгиб ее желанного тела и как он растворяется в любви к нему. Теперь ему стало совершенно ясно, что Данте вел двойную игру, создавая вечный поцелуй Паоло и Франчески, потому что Жюль постоянно думал о том, как он касается, обнимает, целует Элоди, и ему хотелось, чтобы это длилось вечно, и в его понимании это было не наказанием, а раем.