Париж: анатомия великого города - [153]
«Красота вырвалась на улицу!» Граффити. Париж, май 1968 г.
Настоящей проблемой стало определение самого понятия «коллаборационизм». Дело, казалось бы, несложное: кто настоящий коллаборационист, было понятно — все видные деятели Виши и публичные персоны времен оккупации. С этими все было ясно: они выступали заодно с идейными нацистами, мечтавшими о господстве своей расы, а если и проявляли себя как французы, то искали мести за дело Дрейфуса и множество других преступлений, совершенных против европейской цивилизации от имени социализма или демократии. Так что коллаборационистом в этой трактовке автоматически становился всякий, кто принял решение о сотрудничестве с нацистами в октябре 1940 года, когда маршал Петэн призвал в радиообращении каждого француза «явить искреннее сотрудничество, преисполниться терпимости и доверия». В 1940-м множество парижан были «петэнистами», даже не являясь сторонниками нацистов.
Война, однако, внесла свои коррективы в толкование термина «коллаборационизм». Неясности в терминологии появились во времена оккупации, когда практически каждый житель города в определенный момент был вынужден подчиниться нацистам, пусть и неохотно, но сотрудничать с ними. Еще хуже дело обстояло с определением пассивных коллаборационистов: является ли преступлением, например, секс с немецким солдатом, особенно если это любовь? Является ли «политическим коллаборационизмом» согласие налить воды на вежливую просьбу со стороны офицера германской армии? А пение, или участие в театральном представлении, или публикация книги? А донос на соседа, который, возможно, был коммунистом или евреем? Если обобщить, то к 1943 году «все были коллаборационистами». Четко размеченной шкалы злодеяний не существовало.
Среди постыдных картин тех лет особенно запомнились сотни женщин, которым брили головы в наказание за «горизонтальный коллаборационизм» — за то, что они спали с врагами. В Париже, и особенно в рабочих районах столицы, стало даже модным присоединиться к толпе, которая нападает на подобных женщин и издевается над ними. В XVIII округе шлюху, обслуживавшую немецких пехотинцев, беснующаяся толпа забила ногами до смерти. Та же участь постигла известных гомосексуалистов, продававших себя светловолосым «арийским бестиям». Железнодорожные рабочие, четыре года терпевшие издевательства мелких чиновников, давили им яички или увечили иначе — всегда так, чтобы те остались нетрудоспособными инвалидами. Ходили слухи, что молодые борцы Сопротивления собираются отрезать грудь даже любимице парижан Арлетти, общавшейся с бошами в лучших салонах и на приемах. Актрису арестовали. Освободившись, она появилась в свете с тюрбаном на голове, из-за чего пошли слухи о том, что ей обрили голову (Арлетти выпускали из тюрьмы на съемки парижских сцен для фильма «Дети райка» Марселя Карне). Некоторых женщин обливали смолой и валяли в перьях, на других рисовали знаки свастики и гнали по улицам, третьих прилюдно пытали. Ликование палачей, которым сопровождалось человеческое страдание, позднее замалчивалась левыми «освободителями».
Не менее жестокое «очищение» шло в рядах интеллектуалов и политиков — единственное отличие состояло в том, что большинство процессов проходило официально, а не было самосудом ярых мстителей (многие из которых и сами имели преступное прошлое). Судебные слушанья начались весной 1945 года, которая выдалась солнечной и теплой и была полной противоположностью мрачной атмосфере, нависшей над залами наспех собранных судов, пропустивших сквозь себя за короткий период времени огромное число обвиняемых. Той же весной дух мщения получил дополнительный импульс: в Париж начали возвращаться заключенные из концентрационных лагерей. Они выделялись в толпе неуверенной походкой, почерневшими зубами, тонкими как спички руками и ногами. Встречая их на улице, многие парижане не могли сдержать слез.
Прошли недели и месяцы после освобождения города, и те, кто во время оккупации оказывал немцам поддержку, поняли, что попали в смертельную ловушку. Среди них начались таинственные «самоубийства», некоторые пропали без вести. Многие попрятались по темным квартирам в надежде на то, что беда обойдет их стороной. Когда начались суды, напряжение сразу спало. Самые ожидаемые парижанами слушания — над маршалом Петэном и Пьером Лавалем — прошли летом — осенью 1945 года. Парижане чувствовали себя преданными и испытывали гнев, наблюдая за тем, как Лаваль пытался покончить с собой, но все равно, был публично казнен, а Петэн получил пожизненное заключение. Горожане считали, что в этом случае возмездие никак не соответствовало совершенным злодеяниям.
Многие известные коллаборационисты надеялись отвертеться от наказания, судьи же, что называется, ходили по тонкому льду — с одной стороны, в зале сидела разъяренная толпа, жаждавшая возмездия, с другой, над ними стояло правительство, ожидавшее, что слушания пройдут в соответствии с законом. Видным пособником нацизма, у которого было множество друзей в верхах, в том числе во Французской академии, был Робер Бразийяк (среди тех, кто подписал прошение об отмене ему смертной казни, были Поль Валери, Франсуа Мориак и Поль Клод). Как бы то ни было, Бразийяка казнили, и мало кто о том сожалел. Лишь эстет, гомосексуалист, арабист, друг и любовник Пруста, коллаборационист (и фанатичный поклонник Гитлера, прозванный «la Gestapette»
