Парик моего отца - [24]

Я намочила пол и стала отскребать бумагу ногтями — вся комната сделалась полосатой. Клей оказался сильнее меня; я подключила к кухонному крану шланг и притащила его в гостиную. Стивен сказал Не Делай Этого — исключительно для того, чтобы меня подзадорить, а я сунула ему в руку конец шланга, вернулась на кухню и отвернула кран. Я бежала вдоль шланга вместе с водой и, проскочив в дверь, как раз успела увидеть, как вода хлынула струей, ударила в пол, срикошетила россыпью корректорских значков и облила телевизор, который взорвался. Двести двадцать вольт по электроводяной дуге добрались до Стивена, который тоже взорвался. Две вакуумных полости одновременно лопнули, щедро разбавив воздух пустотой. Повеяло запахом горелых проводов — этакой смесью сардин с мочой. Воздух, на миг сохранив очертания Стивена, затем осторожненько размазал их, а комната заполнилась благоуханием амбры и жареного сезама. На полу журчал, плюясь водой, шланг.

Нет, конечно же, нет.

И когда утром я встала, комната была прекрасна. Стивен ободрал оставшиеся обои и покрасил стены в белый цвет, работая при свете луны, при свете краски и при сиянии, которое разливается по его лицу, как только он берет в руки кисть.

ДЫШУ

Как выходные? — спрашивает Джо, когда я появляюсь в дверях.

— Обои обдирала.

— Ага. Я тоже повеселилась.

Телик в углу включен, но без звука. Сквозь помехи пробивается викторина — снегопад из ртов и глаз. Призов — и тех не видно.

— Господи Исусе, — говорит Маркус. — Выгляньте в окошко. Что это? Передатчик. А это что? Итальянская викторина. Как живем?

— Доброе утро. Доброе утро. Он что — всю ночь был включен?

Мимо нас многозначительно проплывает Люб-Вагонетка. За пределами кабинета Люб-Вагонетки в общем-то не существует. Открытое пространство придает ей сходство с обычными людьми — похмельное лицо, зудящая синяя полоска сзади на голени. Так я и знала, что мое дело — труба.

— Можно тебя на минутку? — сказала она. Пришлось сходить и выпить чашку столовского кофе — вкус паники во рту, вкус чужой паники, разогретой по второму разу и говорящей тебе: «Привет».

Я вхожу в ее кабинет, гляжу на ее нос — нос как нос. Торчит посреди лица, как носу и положено. У ее ноздрей тоже вполне респектабельный вид, если не считать одного загадочным образом лопнувшего сосудика на самом кончике носа. Она обнюхивает окрестности, ищет, на кого бы свалить вину. Вину за что — не имеет никакого значения. Зрительский рейтинг упал — вот вам и затравка.

Нос Люб-Вагонетки день-деньской разговаривает с ней — безо всякого участия разума. Разум старается занять ее другими делами — типа, как победить, как не сесть на иглу. Но иногда ее лицо каменеет, как морда собаки, сосредоточенно нюхающей ветер.

Побеждать нелегко. Она желает, чтобы я ей посочувствовала — ведь ее путь к победе так тернист. Первым делом она объявляет, что эти козлы опять под нас копают. Программу вновь собираются снять с эфира. Дамьен опять отмочил похабную шуточку, на сей раз по-ирландски. Оказывается, то был каламбур, где обыгрывались «Куманн-на-нГэл»[15] и оргазм с пуканьем. Никто из нас его не понял, поэтому я и не вырезала.

Она прокрутила шутку на мониторе, точно я в жизни ее не видела — нажала на «стоп», отмотала назад, показала еще раз. Этакая баба за рулем, вновь и вновь дающая задний ход в стену. И все время, по своему обыкновению, похохатывала. То была катастрофа на склеенном в кольцо обрывке пленки, запиленное нашей иглой время. Проблема была покрупнее похабщины. Это я, я поцарапала пластинку так сильно, что та аж подпрыгнула. Я вырыла яму, которую ни обойти, ни засыпать.

У Люб-Вагонетки величаво-красивое лицо, но дряхлые руки. Они похожи на авоськи, которые случайно стали вместилищем для плоти и случайно обрели форму рук. Маленькая карта из морщин, судеб и шрамов. Стоит мне мельком взглянуть на ее руки, и я начинаю ей сочувствовать. Руками она разговаривает — паранойя вселила в нее страх быть узнанной по голосу.

— Мы опять в глубокой заднице. Я пытаюсь спасти программу, ясно? Я пытаюсь спасти тебя — если только это возможно.

Интересно, что говорят ее руки. «Ты мне нужна — вы все мне нужны»? А может, она играет с ножом — проверяет, реален ли он.

— От чего?

— Грейс, я на твоей стороне.

— Я знаю.

Молчание. Я могу запросто подсказать ей текст. Я говорю:

— Наверху перемены. Похоже, Мэрфи идет на повышение в другой отдел и наши программы курировать больше не будет.

— Это значит, что нам конец. Мэрфи был одним из наших лучших друзей. Я знаю, что на Рождество он нас обругал — но только для блезиру. Он не может в открытую показать, что он на нашей стороне.

— Он ни на чьей стороне.

— Он на той стороне, где рейтинги. То есть — на нашей.

— Зато Макналти никуда не денется.

— Макналти не в счет. Он — камень у нас на шее. Он только прикидывается, будто за нас — на тот случай, если наша возьмет.

— Я слышала, он возвращается. Я слышала, Мейхон решил его спихнуть.

— Ну, если он вернется, то точно нашу сторону держать не будет.

Она смеется. Говорит:

— Грейс. Я прямо боюсь, уж больно тебя заносит.

— Откуда мне было знать, что он сказал «оргазм» по-ирландски? Я даже не ожидала, что ты такое можешь отловить.