Парик моего отца - [25]

— Там был тот дурацкий овощ.

— Да ладно тебе.

— Да и это самое тут ни при чем.

— Оно никогда ни при чем.

— Носить мини-юбку, — говорит она, — и виснуть у первого встречного на шее — не одно и то же.

— А пошли они на хрен, — говорю я. — Им по-всякому нравится.

— Послушай, — говорит она, — чтобы стереть тебя в порошок, Мэрфи понадобится всего пять минут в год. Бывают годы, когда он просто забывает. Но ему достаточно пяти минут в год, чтобы сломать тебе жизнь — бесповоротно, чтобы больше о тебе не беспокоиться. Ему деньги платят за то, чтобы он не беспокоился о людях. Однако, насколько мне известно, он действительно хочет, чтобы эта программа имела успех.

— А я, значит, не хочу?

Промах. Надо было смолчать. В комнате не один параноик, а больше, и стоит только ввязаться, как никаких шансов на победу не остается. Телевизор в углу начал сползать на другой канал. Ее жалостные руки трепещут на фоне панорамы, снятой с вертолета, которая отказывается прерываться — правда, иногда переворачивается кверху пузом, чтобы взглянуть на небо.

— Это серьезно, Грейс. Ты и представить себе не можешь, как они нуждаются в том, чтобы их ублажали.

Пять минут спустя я выхожу из ее кабинета, не представляя себе, что такое «серьезно», но зная: во всем виновата я. Мочевой пузырь у меня полон — бог весть почему. Иду в туалет, где выливаю из себя столько жидкости, сколько в жизни не пила, и думаю о том, что, наверно, она все-таки искала сочувствия. Наверное, мне следует поблагодарить ее за многое — ведь когда-то Люб-Вагонетка мне нравилась и я звала ее по имени. Возможно, она не хуже всех прочих. Возможно, телевидение — всего лишь ускоренный курс по изучению жизни, и никто тут ни перед кем не виноват. И все-таки, и все-таки… вполне вероятно, что она — просто хитрая, больная паранойей стерва, решившая меня доконать.

САМАЯ КРАСИВАЯ ЖЕНЩИНА

Отец любил парикмахеров. Ему нравилось смотреть, как они работают. Я это поняла, когда он повел меня делать мою первую настоящую стрижку. Не самая обычная прогулка для отца с дочерью — если только отец не хочет отомстить. Мне было десять. У меня прорезалось чувство юмора, которое плохо сочеталось с шуточкой на его голове. Я и сейчас ненавижу парикмахеров. Я и сейчас питаю слабость к лысым мужчинам. Может, написать книгу в помощь женщинам, у которых все наоборот?

Была суббота. Зал кишмя кишел женщинами в экстремальных обстоятельствах. От их волос пахло паленым, головы у них были смазаны кислотной слизью, а сами они перелистывали журналы. Некоторые, неумолимо сдвинув брови, сидели под фенами. Меня не удивили жужжащие шлемы у них на головах — космическая эра, она и есть космическая эра. Меня удивил их заурядный вид — в фильме «Звездный путь» домохозяек не показывали.

Я не волновалась, пока миссис Дэвитт не вышла из задней комнаты вылитой индюшкой, с полувыщипанными бровями и лицом, лоснящимся не то от безумия, не то от очистительной маски. Как бы то ни было, она совершила нечто из ряда вон выходящее — подошла к моему отцу и стала с ним кокетничать. Я помню ее ноздри — какие же они были грубые. Миссис Дэвитт с нашей улицы призывно раздувала ноздри.

В ответ отец принял смиренную позу епископа — положил ладони на колени. Скорчил проказливую рожу. Детей такие ситуации нервируют. Отец оказался в неподходящем месте. Он больше не находился у меня в голове, и стоило ему выскользнуть наружу, как измена стала всеобъемлющей (Мужчина В парикмахерской В парике В сумасшедшей РАВНЯЕТСЯ мой отец ПЛЮС миссис Дэвитт). Словно в доказательство равенства миссис Дэвитт, прежде чем юркнуть в дверь, одарила меня десятипенсовиком и погладила по головке.

Меня усадили в кресло на стопку женских журналов. Мне казалось, что я вот-вот соскользну и упаду на пол в кучу гороскопов и Полезных Советов — с шеей, пронзенной ножницами. У парикмахерши были длинные красные ногти. Волосы — ослепительно-светлые, буйные. Зеленые тени, удивительные ресницы. От нее пахло шестью разными вещами сразу. Она показалась мне самой красивой на свете женщиной.

Мои волосы были в ее руках. Она поворошила их пальцами, ощупала концы. С концами было что-то не то. Вновь зажала волосы пальцами у корней и, сложив вдвое, опустила, охватила прядями мой подбородок, потом выпростала пальцы. Одно из ее колец запуталось, и она дернула меня за волосы, потом, опамятовавшись, осторожно освободила его осторожными, новенькими, как у маленького ребенка, пальцами.

— Приступим, — сказала она.

Она улыбнулась отцу, но меня это не задело. У них были общие интересы. Кроме того, он слишком увлеченно наблюдал за ее руками. А может, на самом деле отец смотрел в зеркало, делая вид, будто вовсе не проверяет, как выглядят его лицо, его волосы и линия между лицом и волосами. Перехватив мой взгляд, он подмигнул мне. Отец в зеркале — это было еще более странно, чем отец в зале.

— Это первая настоящая стрижка в ее жизни, — сказал он.

— Она у вас станет прелесть, вот увидите, — сказала парикмахерша, и я почувствовала, что на меня возлагают некие таинственные надежды.

— И кем же ты станешь, когда вырастешь? — спросила она у меня. — Хочешь стать парикмахером? Как я?