Пари с маркизом - [88]

Ной направился по дорожке к дому, а Николас повернулся к Белинде.

– О чем это ты думаешь? Улыбаешься, как кот при виде сметаны, – спросил он и склонился над ней. – Надеюсь, о том же, о чем и я.

Его улыбка сделалась еще шире.

– Думала, как тебе идет деревенский наряд.

– А я-то надеялся, ты вспоминаешь, как я выгляжу без одежды.

– Может, и вспоминаю, – выпалила Белинда, не успев прикусить язык.

Улыбка исчезла с его лица, и Белинде показалось, что у него перехватило дыхание, но заговорил Николас довольно беззаботным голосом.

– Ну и ну, какой испорченной девочкой ты стала, – пробормотал он, поцеловав ее в губы, и отвернулся, прежде чем она успела ответить, показав на ближайший луг. – Я подумал, мы можем поесть прямо там.

Белинда согласилась, и они побрели по полю с высокой травой и ромашками, расстелили одеяло и сели, поставив между собой корзинку.

– Давай-ка посмотрим, что у нас там. – Николас открыл ее, начал вытаскивать еду и раскладывать на одеяле. – Хлеб, ветчина, два вида сыра, пикули, горчица и ежевика. Мм-м, а вина нет? – Он еще раз заглянул в корзинку. – А, она положила нам пиво.

Николас вытащил две бутылки и одну протянул Белинде, но она покачала головой.

– Я не пью.

– Что? – Николас неодобрительно посмотрел на нее. – Белинда, я варю пиво. Неужели ты его даже не попробуешь?

Она снова покачала головой и засмеялась, заметив досаду на его лице.

– Мне не нравится вкус.

– Все хуже и хуже! – Он щелкнул по горлышку бутылки, подождал, пока откинувшаяся пробка ударится о стекло, и сделал глоток. – Надеюсь, тебя удерживает твой вкус, а не нравственные принципы?

Белинда скорчила гримасу.

– Ладно, когда ты переработаешь весь этот хмель в пиво, я попробую. Заметь, я не обещаю, что оно мне понравится, но я попробую.

– Хорошая девочка.

Николас перегнулся через разложенную между ними еду и снова поцеловал Белинду. У поцелуя был пивной вкус, но почему-то на его губах этот вкус ей не нравился.

Николас сел на место, еще раз заглянул в корзинку и тяжело вздохнул.

– Никаких стихов? Черт побери, я же велел миссис Фрейзьер бросить пару книг вместе с сандвичами!

Белинда озадаченно наморщила лоб.

– Но ведь ты не любишь стихи.

– Глупости. – Он вытащил ягоду и бросил в рот. – Откуда у тебя такая странная мысль? Я англичанин, моя милая. Я обожаю поэзию и хотел почитать тебе сегодня Шелли. Каждый мужчина должен читать своей возлюбленной на пикнике Шелли. Или Байрона – женщинам он всегда нравится больше. Если бы я почитал тебе Байрона, ты упала бы в мои объятия и занялась со мной безумной, страстной любовью прямо тут, в траве.

Щеки Белинды обдало жаром. Точнее, запылало все тело, но она сочла своим долгом его поправить.

– Я никогда не падала в твои объятия.

– Какая жалость. Я бы пришел в восторг.

– И все-таки я не понимаю про стихи, – сказала Белинда, решив, что говорить о поэзии более безопасно. – Ты же говорил, что любишь науку.

– Конечно. Но еще я люблю поэзию. Я вообще очень многогранный человек, милая. Что? – спросил Николас, смеясь. Его очень веселило то, как сильно она была сбита с толку. – Мне нельзя любить и то и другое?

– Но в тот раз, когда мы говорили о твоих предпочтениях при выборе невесты, ты сказал, что не любишь поэзию.

– Нет, – поправил ее Николас. – Насколько мне помнится, я сказал, что терпеть не могу думать о размере стихов. И это чистая правда. Видишь ли, все дело в Итоне.

– В Итоне? – Белинда, расхохотавшись, покачала головой. Он был для нее совершенно непостижимым человеком! – Вообще не понимаю, о чем ты.

– Когда я мальчиком учился в Итоне, нас постоянно заставляли сочинять стихи и вечно ругали за то, что мы использовали неправильные формы.

Николас сурово насупил брови.

– Нет-нет-нет, Трабридж, – произнес он строгим, назидательным тоном итонского профессора, – это не хокку. В хокку должно быть семнадцать слогов, а у вас восемнадцать. – Он съел еще одну ягоду. – Я люблю стихи и науку, но это совсем не одно и то же, и к ним нельзя подходить одинаково. В науке требуется точность, а в стихах нужно беспокоиться только о том, чтобы они звучали правильно.

– Значит, тогда в Национальной галерее тебе не Блейк не понравился, а то, как его читала Джералдин Хант?

Николас застонал.

– Она читала Блейка почти так же отвратительно, как мои одноклассники! Можешь себе представить тринадцатилетнего мальчишку, который стоит перед тобой и декламирует «Песни невинности и опыта»? Это была пытка.

– Тебе тоже было тринадцать, – заметила Белинда.

Он усмехнулся и сделал еще глоток пива.

– Да, но, видишь ли, я куда лучше читал стихи, чем остальные мальчики.

Белинда расхохоталась.

– Или тебе просто нравится так думать.

– Суди сама.

Николас вытащил из корзинки еще несколько ягод ежевики и откинулся назад. Несколько мгновений пристально вглядывался в Белинду, по одной кидая ягоды в рот, а затем произнес:

– Она – весенний луч среди зимы, она – само дыханье жизни для меня, то взглядом как ножом меня пронзит, то улыбнется летом в сердце января.

У Белинды перехватило дыхание не только из-за того, что Николас продекламировал, но и из-за его невыносимо нежного взгляда.

– Я… – она замолчала, чувствуя, что голос ей не повинуется. Откашлялась и попыталась снова: – Я никогда раньше не слышала этого стихотворения.