Парень с большим именем - [4]

— Тогда собаку продай!

— Черныша? За него мне один комиссар хорошо дает.

— Ну, вот продай и, как я, папиросником стань!

— Все продали, Черныша не продам, от тятьки моего всего один Черныш остался.

Морква придвинулся к Яшке и зашептал:

— Белые выше Симбирска, скоро к нам придут — хорошо будем торговать. — Папиросник хлопнул по своему фанерному ящику.

— Не придут к нам белые, а придут… выгоним! — Яшка сжал грязные маленькие, детские кулаки. — Выгоним!

— Что ты так зол на них? — спросил Морква и придвинул ящик с папиросами. — Закуривай!

Яшка отказался — он опьянел и от одной папироски.

— Отца они моего убили.

— Отца убили, они? — Морква как-то весь встрепенулся. — Твоего отца?

— А кто — ты думал? В прошлом году, осенью, когда за Совет дрались. С тех пор и началась у нас голодуха. Белые… покажу я тебе белых… Черныш, айда! — Яшка пошел на Рыбную к постоялым дворам и помойным ямам.

— Ты и вправду мне грозишь? — крикнул Морква.

— Получишь, если за белых пойдешь!

Морква хмыкнул:

— Придут белые, тогда подожмешь хвост, — и, довольный, побежал ловить прохожих. Он угостил Яшку только потому, что решил рассказать про белых.

Улицы оживлялись, на Рыбной открылись чайные и постоялые дворы. Яшка с Чернышом пробрались в один из дворов и раскопали мусорную яму. Яшка нашел картофельные очистки и тут же съел их. Черныш откопал банку с остатками гнилых консервов. Он пробовал ее зубами и лапами, но жесть не давалась. Лапа не проходила в узкое отверстие, и острая жесть ранила ее.

Яшка отнял у Черныша банку, отогнул жесть и начал жадно есть консервную гниль. Черныш прыгал ему на грудь, тянул морду, воем и глазами просил поделиться. Яшка кинул ему кусочек. Вообще, Черныш был лучшим добытчиком, чем Яшка. Он находил падаль, кости и был сравнительно сыт. В особенно голодные дни Яшка отнимал у Черныша кости, обгладывал с них все, что поддавалось его зубам, а затем уже передавал собаке.

— Что ты делаешь? — Дворник взял Яшку за руку.

— Жратву ищу! — огрызнулся Яшка.

— Собака чья? Твоя?

— Моя.

— Пошел вон, по чужим дворам шляться, заразу с помоек разносить!

Дворник взял Яшку за ухо и вывел со двора на Рыбную улицу, а Черныша ударил ногой, когда тот проползал в подворотню.

На Рыбной они остановились перед большим фанерным щитом, который весь был разрисован красными и синими линиями. Яшка читал плохо и с большим трудом составил из букв: «Оперативная сводка», потом нашел «Казань», «Симбирск». Перед щитом грудились люди: рабочие, военные, торговцы; они переговаривались, и Яшка понял, что на щите нарисована война красных с белыми. Он узнал, что белые идут на Казань, топят в Волге рабочих, убивают, и вспомнил отца.

— Черныш, помнишь тятьку, а? — спросил Яшка.

Черныш неопределенно помахал хвостом.

— Помнишь, как он тебя мокрого принес? В Кабане[3] нашел, утопить тебя кто-то выдумал. Забыл? Отец тогда из завода шел. Ты забыл?.. А когда убили отца, как ты тосковал, целую неделю по ночам выл!

Черныш прыгнул на грудь Яшке и лизнул парня в щеку.

— Цыц, будет, продам вот комиссару! — Яшка отпихнул Черныша и пошел к дому.

Дома он нашел свою деревянную ложку и сел за стол. Мать стригла Ганьку и ворчала, что мальчонка где-то набрал вшей.

— От голоду они идут, — сказал Яшка. — И у меня башка чешется, знать, тоже вши завелись.

— Ты чего сидишь? — спросила мать.

— Жрать хочу.

В полдень мать всегда давала травяную похлебку, из-за нее-то Яшка и пришел домой. Ганьку остригли, вымыли ему голову, а похлебки все не было.

— Мам, скоро? — не утерпел Яшка.

— Не будет. Соли нету, дров нету, и воду перестали давать. Прихожу я, выбегает сам Меркулов и говорит: «Что за грешник я — поить целую улицу и платить за всех. Уходи!» Полведерка просила, не дал.

Воду все время брали на постоялом дворе у Меркулова и платили ему четвертак в месяц. Нечем стало платить, и Меркулов отказал в воде.

— И завтра не будет? — спросил Яшка.

— И завтра. Теперь сам себя корми, я не могу.

— Больше не приходить? — Яшка встал. — А выбой? — Он вспомнил, что в сундуке лежит кусок темного и жесткого выбоя.

— Выбой — Ганьке. Ходи с Чернышом, ищи. — Мать ушла за печку и заплакала.

Черныш и Яшка отправились снова на Рыбную, где был рынок: торговали всяческим старьем, изредка появлялся хлеб и картофель. Яшка все искал, нет ли где, не валяется ли кусок хлеба на мостовой, картофелина или огурец. Он надеялся, что когда-нибудь найдет целый каравай, а не то кошелек с деньгами и наестся досыта.

Эта надежда гнала Яшку на Рыбную, в сутолоку, духоту и вонь базара, держала там долгие часы.

Яшка бродил около ларьков с хлебом, у столиков с колбасой и все ждал, что ему привалит счастье и он будет сыт. Но счастье почему-то не приходило, изредка оно падало к ногам парня то в виде куска гнилого хлеба, то в виде колбасной кожицы. Яшка жадно съедал и хлеб и кожицу. От хлеба начиналась противная горечь во рту, а от кожицы не было никакой сытости.

Яшкины думы про хлеб и голод спугнул звонкий, задорный выкрик:

— Счастье, счастье! Дешево стоит, один пятачок, всего один пятачок!

Над толпой поднялась рука с белой лохматой птицей. Птица открывала свой крючковатый желтый клюв и что-то говорила.