Парадокс о европейце - [13]

. Как всякое обобщение, и это хромало: Паттайя, конечно, большой бордель, но попадаются тайки и подороже, не говоря уж о габаритных на фоне их девушках из Украины и с Молдавии. Заглядывал и один сингх в красной чалме, но этот был – ненадежный собеседник, он то и дело пропадал по своим коммерческим делам, занимаясь, кажется, экспортом китайского машинного масла в соседнюю Бирму. Самым верным посетителем был англичанин Джим, но Ваню с его славянской широтой смущало, что этот самый Джим из Бирмингема рассказывал о себе неохотно и весьма туманно. Он утверждал, что летал на американских самолетах бортовым механиком, но однажды, когда случилось спускать на воду Ванину моторную лодку, оказалось, Джим ни черта не смыслит даже в лодочных моторах. Иван считал Джима английским шпионом на пенсии, и действительно – Джим тихо и нешироко жил со своей восемнадцатилетней содержанкой тайкой в скромной квартире; постепенно выяснилось, конечно, что в Лондоне у него есть старая жена и взрослый сын, а в соседнем городке – еще одна жена, тайка, уже с двумя детьми, к которым Джим вскоре и вернулся.

Слушая его рассказы о том, как он рыбачил на спиннинг на реке Квай и к вящему ужасу окрестных крестьян выпускал улов обратно в воду, я склонялся к тому, что Джим просто-напросто какой-нибудь беглый инженер или банковский клерк, решивший после шестидесяти пяти напоследок глотнуть хоть немного воздуха воли. Что ж, такими эскапистами, англичанами или немцами, полны Гоа, Маврикий, Мадагаскар, Бали или Бора-Бора. И то: сколько вам в шестьдесят пять придется отвалить в Лондоне или во Франкфурте-на-Майне за смазливую шестнадцатилетнюю девчонку, чтобы она согласилась с вами жить, ласкать и ублажать, а по утрам ходить на рынок. И при этом еще ухитриться не угодить в тюрьму…

Иван тоже имел одну за другой двух жен-таек. Вторая жила в недалеком, тоже приморском городке и родила ему сына. И Ваня очень гордился своим первенцем, показывал то и дело его фотографии, на них был изображен малыш с умилительными азиатскими глазками на круглой славянской рожице.

Но Иван стал тяготиться и ресторанным бизнесом. Он грозил продать харчевню к чертовой матери и заняться, наконец, любимым делом, а именно – перепродавать сербских футболистов в местные клубы. Самое удивительное, что это сомнительное занятие было уже, кажется, на мази. Однажды я застал в его ресторане поджарого, не слишком молодых лет хорвата, сидевшего под вентилятором в одних трусах. Это был футболист, списанный по возрасту из какой-то загребской команды. А подчас посреди нашего с Иваном хорового пения вполголоса раздавался звонок мобильного телефона, и Иван увлеченно что-то обсуждал по-сербски. Потом куда-то перезванивал и говорил уже по-английски, что за этого выдающегося хавбека он просит комиссионных всего-то десять тысяч баксов.

Он агитировал меня плюнуть на Россию и оставаться здесь, приводя в пример англичан с немцами и тысячу других вполне разумных аргументов. Что ж, я решил попробовать. Сдал в Москве квартиру, получил новую визу еще на три месяца и уехал на Ко-Чанг. А там добрался и до нашего с Фэй островка.

Но цунами, которое нас не достало, дело не кончилось. На севере прошли страшные ливни, для которых было совсем не время – сезон дождей давно кончился, – сошли грязевые сели, залило горные провинции и затопило нижний город хижин бедняков в Бангкоке. Родственники Фэй жили как раз на севере, в горном районе. И Фэй отправилась к родным, впервые за долгие месяцы меня покинув. Она дала мне понять знаками, что скоро-скоро вернется назад. Но время шло. Его прошло достаточно, чтобы я вполне смог оценить, как сильно я к ней привязался.

Похоже, блаженство мое кончилось. В одиночестве я шатался по берегу, валялся на песке под пальмами, и моя главная и единственная взятая на остров книжка подчас днями не перелистывалась, оставаясь заложенной на одном и том же месте. Зато меня стали посещать воспоминания.

Началось с того, что я стал припоминать своих былых московских подруг. Для удобства я располагал их в русской литературной последовательности: Лиза, Татьяна, Наташа, и где-то сбоку сколько-то Олечек да Галюш. Потом выбирал какую-нибудь одну и принимался о ней думать, восстанавливая подробности.

Скажем, перед самым своим отъездом в одном знакомом московском доме я случайно встретил свою былую даму, и был неприятно поражен, что она сделалась совсем старушкой. Что ж, она была старше меня. Сейчас, едва меня узнав, она улыбнулась прежней своей улыбкой и сказала, как и прежде несколько манерно и тягуче: кого я вижу, Николя, но где же твои горячие молодые глаза? По-видимому, она замечала лишь чужое время, свое для нее стояло на месте. Она успела мне рассказать зачем-то, что недавно упала и сломала шейку бедра – беда, частая у стариков. И что теперь у нее вместо бедра вставлена какая-то железка. Раздраженный тем, что я должен выслушивать эти старческие жалобы от давней подружки, я скабрезно сострил, что, мол, это даже удобно, есть за что, в случае чего, держаться. Но она посмотрела на меня сухо, и улыбаться перестала.