Парад-алле - [18]

– Через Фонарь? – выдохнул он. – И че? В порядке?

Рыжий придирчиво осмотрел меня, обошел вокруг и ответил, что, по всем признакам, со мной все хорошо.

Безымянный рассказчик, приятель Васьки, присвистнул и пожал мне руку. Я совершенно не понимал, что особенного в их представлении я сделал. Бродяга же в это время воровато крался к его сумке – явно унюхал что-то съестное. Вот же паршивец. Можно подумать, его не кормят. Хотя черт его знает, сколько времени мы провели в туннеле.

– Собачку не подкормите? – попросил я без всякой надежды.

Бродяге все-таки уделили пару минут внимания и бросили какой-то кусок. Тот поймал его на лету и устроился чавкать ко мне под бок.

– Под Фонарем не все проходят, чтоб ты знал, – сказал Шурик, поймав мой растерянный взгляд. – Тебе крупно повезло, Циркач.

Он перевел взгляд на провал туннеля и продолжал.

– И никто не может по-человечески объяснить, кого он пропускает. Такая себе лотерея на жизнь.

– Не, ну, есть варианты, – задумчиво протянул его приятель, которого я про себя назвал Косым. Из-за глаза.

– Ты че, про байки Лысого?

– Ну.

Эта новосибирская способность придавать слову «ну» любую интонацию раздражала до мозга костей. Двадцать лет я это слушаю и, наверное, никогда не привыкну. Утвердительная бесила больше всего.

– А че? – не унимался Косой. – Мутанты и шизанутые проходят без проблем.

– Ага, как же! – прыснул Шурик. – Полгода назад, вон, Ушастый туда ушел – и с концами. А Ушастым его звали, знаешь, почему? – он перевел взгляд на меня.

– Ну?

– Потому что у него ушей было не два, а десять! По всей голове, прикинь?

– И что, он всеми слышал? – удивился я.

– Не, – отмахнулся Шурик. – Он глухой был.

Разговор терял последние остатки смысла.

Король соскочил с ящика, на котором сидел, взглянул на подошедших товарищей смеющимися желтыми глазами, гикнул еще раз и опустил голову.

– А вообще, ты зря другу не веришь, Шурик, – буркнул он тихо, но отчетливо.

Парни переглянулись. Король отбросил волосы со лба. Но теперь на его лице не было и следа улыбки. Казалось, что на станции все побледнело, расплылось, но продолжало жить своей жизнью отдельно от нас. Рыжий постепенно менялся в лице. Поначалу он глядел на нас троих чуть исподлобья, будто изучая, потом вскинул голову, набрал в грудь побольше воздуха и начал свой рассказ.

– Когда-то давно, еще в те времена, когда заброшенные рельсы уводили за горизонт, жил в городе некий юноша, чьего имени никто сейчас уже и не упомнит. А может, никто и не знал, как его зовут. Но гадкое прозвище Уродец накрепко пристало к нему. Если прислушаться к разговорам бывших работников метрополитена, вы нет-нет да услышите его. Так вот. Во времена весны Уродца в соседнем доме жила Красавица. Ее имени я тоже вам не назову, потому что его украли.

Не знаю, среди каких нимф она была первой, но от ее красоты глаз было не отвести. Что произошло, догадаться нетрудно, верно? Конечно. Разумеется, Уродец отчаянно полюбил Красавицу. Поначалу он прятал от нее свое уродливо-смешное лицо под маской. Белой с красным узором. Уродец казался Красавице таким обворожительным, таинственным воздыхателем, что она и думать забыла обо всех ухажерах, добивавшихся ее внимания. Теперь для нее существовал только Уродец, надевший на себя красивую блестящую маску. Женщины ведь любят загадочность, верно? Но их любовь продолжалась недолго. Всем нам с детства известно, что самый обыкновенный поцелуй разрушает злые чары. Но сказки никогда не рассказывали нам о том, что у поцелуя есть свойство срывать все маски. Лживые или скрывающие уродство, вероломные или любезные – неважно.

В тот вечер Уродец, преисполненный радости, сорвал с себя свое фальшивое лицо, надетое поверх настоящего, смешного и безобразного. Можно без труда вообразить себе ужас Красавицы. Не переставая голосить, она бросилась прочь от того, кого любила еще минуту назад.

Ох, как горевал Уродец, как горько оплакивал свое уродство и свое сердце, которое он вырвал из своей груди и отдал Красавице. Теперь оно было потеряно навек и растоптано в пыли. Велика была скорбь Уродца по потерянному сердцу. А горе, как известно, имеет свойство превращаться в суеверие, легенду или злобу. Однажды несчастный Уродец закричал под покровом глухой ночи: «Ах, лучше бы мое лицо обратилось крысиной мордой!» И тут же, как по волшебству, так и случилось. Лицо его вытянулось, сквозь кожу пробилась серая шерсть, круглые глазки злобно сверкнули, уши стали расти на макушке, появились усы, а сзади вырос длинный розовый хвост. Он не вернулся к себе домой. Дверь в его жилище так и осталась незапертой, но даже самый жалкий воришка шарахался прочь, будто видел на двери чумной знак.

А Уродец-Крыса спрятался от людей в самом дальнем и пустынном уголке городской подземки. Туда редко кто захаживал даже в те времена, когда метро было просто транспортом. А из тех, кому все же выпало несчастье оказаться в мрачных коридорах, одни возвращались совершенно седыми, другие никак не могли перестать смеяться, а были и такие, кто не возвращался совсем. Никогда.

Шурик и его собеседник уставились на рассказчика округлившимися глазами и судорожно сглотнули.