Пансионат - [16]

Анька выразилась. Потом нашла у себя английскую булавку, помогла приколоть юбку на поясе. И уговорила, она, если старалась, умела очень убедительно уговаривать, забить уже сегодня на этот нафиг ни кому не нужный институт.

— А после зачетов — сразу в круиз! Серьезно, Марьянка? Хоть развеешься. И найдем тебе там кого-нибудь…

Книжка Фицджеральда отыскалась у самого озера. Раскрытая, лежащая ничком, с разбухшими, мокрыми насквозь слипшимися страницами.

(настоящее)

— Мы же медики, Анька, — Марьяна вставляет учебный диск в плейер, пристраивает наушники в раковинах маленьких ушей. — И, кажется, только мы одни. А если с кем-то что-нибудь случится?

— Медики, педики… Ты что, собираешься всех тут лечить?

— Но должен же кто-то. А больше…

— Перестань! Прекрати, слышишь?

Марьяна забирается с ногами в кресло, нажимает на кнопку и прикрывает глаза. Анька подходит к окну. Уже совсем стемнело, хотя еще совсем рано, с натяжкой шесть часов. Ни черта не видно, в черном стекле отражается их номер с двумя кроватями, тумбочками, шкафом, телевизором. Анька берет с тумбочки пульт, она уже пробовала после обеда, но мало ли: могла быть профилактика, помехи или просто не подключили еще.

Нацеливается, нажимает. Экран загорается беловатым фоном с мельтешащими черными точками, похожими на мелких насекомых, вроде дрозофил. Марьяна поднимает голову и говорит, не снимая наушников:

— Зачем? Выключи.

— Я думала, вдруг…

Марьяна все равно не слышит, и Анька умолкает, не закончив. Для очистки совести клацает по всем каналам. Картинка не меняется, но это ничего не значит. Телевизор — просто аппарат, он может быть не подключен или неисправен. Она выключает его и кладет пульт на подоконник, за портьеру. Если откинуть тонкую занавеску и прислониться лбом к стеклу, становится видно очертания деревьев и обрывистой скалы, похожей на гребень древнего ящера. Моря не разглядеть совсем.

Анька отворачивается от окна. У Марьяны отстраненное чужое лицо, как бывает у всех людей, сосредоточенных на чем-то внутреннем, известном и слышимом только им самим. Как будто ее и нет здесь вообще. Аньке становится страшно.

— Пойду загляну к ребятам, — говорит она.

— Что?

Марьяна останавливает плейер и вопросительно смотрит на нее.

— В гости, — громко и раздельно поясняет Анька. — Может, вместе пойдем? Еще до ужина полтора часа.

Подружка отрицательно мотает головой.

— Ну, сиди учись тогда.

…Возле лифта стоят японцы из соседнего люкса, они такие маленькие — он ниже Аньки на полголовы, а она едва достает ему до плеча — что кажутся ненастоящими. У японочки висит на шее несоразмерно огромный черный фотоаппарат с длиннющим объективом, странно, как она не гнется под его тяжестью. Японец в коротких шортах, смешной, все-таки осень. Они держатся за руки, как дети. Приезжает лифт, и они входят внутрь вдвоем, словно в створку морской раковины.

Анька спускается по лестнице пешком. Ступеньки застелены ковровой дорожкой, когда-то, наверное, пурпурной, а сейчас буроватой и добела вытертой на сгибах. Сколько лет, интересно, этому пансионату? И когда его последний раз ремонтировали?

В пролете перед третьим этажом внезапно слышится собачий лай, тоненький, скорее тявканье, неуместное и, пожалуй, пугающее. Но она не успевает ни испугаться, ни даже как следует удивиться — откуда?… глюки уже? — как под ноги подкатывается маленькое, кудлатенькое, серо-белое, с мокрым носом и розовым бантиком на ошейнике. Анька взвизгивает сначала от неожиданности, а потом сразу же от восторга, присаживается на корточки и, подхватив крохотную собачку на руки, начинает радостно тискать.

— Зисси! — зов отчаянным шепотом. — Зисси, где ты?!

Анька выходит в холл третьего этажа, держа собачку на руках, и сталкивается лицом к лицу с миниатюрной худенькой старушкой: огромные глаза в дальнозорких очках, голубоватая седина, тренировочный костюм. В конце коридора шумно дышит, приближаясь, вторая старуха, огромная, расплывчатая, развевающаяся складками, как привидение. Аньке хочется сбежать. Она молча сует собачку старушке и порывается развернуться, но цепкая лапка удерживает ее за рукав. Ну вот, влипла.

— Спасибо вам огромное, — шепчет старушка, заговорщически оглядываясь. — Я хотела бы только…

Подруливает ее паровозно дышащая подружка, ее второй подбородок полностью закрывает шею, в вырезе махрового халата колышется необъятная, подпертая чем-то старушечья грудь. Эта смотрит на Аньку без всякой благодарности, уничижительно и враждебно. Надо уходить, но маленькая старушка так и не отпускает ее руки.

— Вы ничего не видели, девушка, — веско чеканит большая. — Никаких собак. Вы меня поняли?

— Анюта, нельзя же так, — полушепотом укоряет ее маленькая. От совпадения имен Аньке становится совсем уж не по себе. — Вы не хотели бы выпить с нами чаю, милая? У нас в номере есть электрочайник и прекрасный земляничный чай. Идемте.

— Спасибо, — она пытается высвободить рукав, — но меня ждут… в другом месте.

Бабуля держит крепко. Собачка, перехваченная поперек ее левой рукой и прижатая к телу, дергается и поскуливает, требуя свободы. Крупная старуха забирает собачку себе.