Паноптикум - [156]

— С ума сошел с горя, бедняга! Смеется уже…

— В самом деле, — подхватила кассирша из продовольственного магазина. — О боже, кто бы мог подумать, что он так любил эту женщину?

Да, действительно, вот тут лежит его жена, его покойная супруга. Никто больше не думает и не заботится о ней. Солнце разыгралось вовсю, бичом ветра оно разогнало остатки туч и очистило на небе большую голубую поляну для своих осенних игр. Здесь нет больше места покойникам. Кому охота разговаривать об усопшей Терезе, страдания которой теперь уже прекратились, и над ее разлагающимся телом вырос ровненький могильный холмик.

Макула поднял голову. Нет. Это невероятно. Жизнь не может быть так прекрасна, так совершенна, так безупречна! И все же… Он ясно слышит очень слабый шум мотора (может быть, это всего лишь трепет ангельских крыльев?), нервы его опять напрягаются. Шум мотора как будто даже и не усиливается, когда стройная элегантная машина, едва покачнувшись, останавливается рядом с «победой» Государственного Шпината. В окошечке машины показывается знакомое мужское лицо. Он сначала оглядывает присутствующих, как будто проверяет, на те ли похороны попал. Затем открывается дверца, и высокий мужчина выходит из машины, делая это легко и уверенно, как человек, привыкший ездить в автомобилях.

— Нет, это не Дьёрдь Кюллё… Как мог он подумать, что по такому важному случаю из министерства пошлют всего лишь референта? Вполне естественно! Кого другого могли они послать?

Макула приложил руку к сердцу, как восточный вельможа. Голова его склонилась на грудь, словно под тяжестью милостей, так щедро расточаемых жизнью.

Могильщики уже возились с венками, покрывая ими могилу. Вслед за венками они стали класть букеты, и присутствующие тоже возложили на могилу принесенные с собой цветы. Венок товарища Шомоша занял самое почетное место.

Макула стоял неподвижно, но Янош с матерью заметили, что его опять трясет. Однако и они, державшие его все время под руки, не смогли понять, что с ним происходит на этот раз. А Макула дрожал теперь от счастья, он чувствовал, что снова ожил, общественное признание опьяняло его. Ноги у него подкашивались, спина сгибалась, он был весь охвачен лихорадкой огромного внезапного счастья. Он увидел, что товарищ Шомош подходит к нему, еще один шаг, еще один… Макула ощущает его приближение… Ближе, еще ближе, вот он уже рядом с Макулой.

— Нас очень опечалило известие… — (Значит, не его одного, а «нас», значит, все министерство.) — Но у жизни свои законы. Выше голову, товарищ Макула.

«Нас» — какое это замечательное слово, какой в нем общественный смысл! Но ведь и Липпаи сказал так, и Бунетер! Товарищ! Не коллега, а товарищ! Макула глубоко вздохнул, как бы не желая упустить ни одной из возможностей сегодняшнего великого дня. Значит, все-таки? Вот они стоят здесь, все шпинатное государство: Бунетер, Липпаи, Шомош.

Макула был весь охвачен сладостным чувством, оно наполняло не только его сердце, каждая жилочка трепетала им. Мы не преувеличиваем, утверждая, что ему в этот момент хотелось крикнуть, провозгласить что-то радостное, какую-то красивую и большую благодарность, в которую он мог бы вложить всю охватившую его радость. Но он, конечно, не закричал, а только смотрел, не отрываясь, на стоящий перед ним трех мужей, принесших ему благословение ангелов, небесное спокойствие, райское блаженство.

Могильщики закончили возню с цветами. Венок Государственного Шпината они поставили по правую сторону могилы, с левой стороны поместили венок, привезенный Шомошем, и аккуратно расправили на нем ленты: ведь этот венок прибыл на самом шикарном автомобиле. Посередине был возложен венок, присланный партийной организацией, на черных лентах его золотыми буквами все работники предприятия выражали свое соболезнование. Один из могильщиков (тот, что выражал особое нетерпение, держа гроб на веревке) поднял валявшийся на траве крест и стал быстрыми и сильными ударами всаживать его в землю. Крест глубоко ушел в рыхлую почву, но все же среди цветов была хорошо видна надпись на овальной жестяной пластинке: «Макула Дьюлане, урожденная Тереза Мори, 57 лет». Могильщики отошли от могилы и дали возможность присутствующим полюбоваться произведением их искусства.

Бунетер, Липпаи и Шомош подошли к Макуле, который нервно освободился от державших его под руки Яноша и его матери. Они стояли вместе все четверо, и Макула смотрел на крест. Удивительно странное чувство охватывает человека, когда он видит на кресте свою собственную фамилию.

А Тереза? Бедная Тереза! Она была уже так далека от мирской суеты. И только у швейцара Дьюре нашлось, что сказать о ней; он это и сделал, поглаживая рыжеватые усы:

— Да будет земля тебе пухом, дорогая госпожа Макула! Я не знаю, существует ли рай, но если он есть, то я ни на минуту не сомневаюсь: при первом же твоем стуке тебя туда впустят.

А Макула не мог заставить себя думать о покойной жене. Как ни усердствовал, как ни насиловал ой свое воображение, не мог вызвать ни одной мысли, связанной с ней. Он даже глаза сомкнул, чтобы мысленно представить ее лицо, лежащее теперь глубоко под землей, в гробу, на белой подушечке. Но, сколько он ни старался, образ умершей жены ускользал от него и он не мог восстановить его в памяти. Лишь на один момент мелькнуло перед ним видение: Тереза в подвенечном платье, а он сам в темном костюме, вот они идут рядом к алтарю церкви святой Анны, а потом он подсаживает ее на извозчика, коляска которого украшена маленькими белыми розочками, и жаркое чувство счастья наполняет его сердце, заставляет трепетать все струны души.