Паноптикум - [155]

— Примите мои соболезнования, товарищ Макула! — сказал Липпаи, секретарь партийной организации, неловко перекладывая венок в левую руку, чтобы правой пожать руку Макуле. Потом он добавил: — Мы постараемся помочь вам пережить и преодолеть этот тяжелый удар…

— Благодарю… — прохрипел Макула. — Я бесконечно благодарен вам, товарищи, всему партийному руководству, всему предприятию, поверьте мне, я так сча…

Остановись, Макула, это уже слишком! Но он действительно никогда еще в своей жизни не был так счастлив… Счастье заполняло все его существо, он уже больше не дрожал, казалось, что он даже вырос на несколько сантиметров, хотя и стоял, согнувшись в поклоне, как человек, смиренно принимающий обращенные к нему слова похвалы и признания. Шофер Государственного Шпината товарищ Холуба (который всегда возил товарища Бунетера) тоже вылез из машины, подошел к Макуле и крепко пожал и потряс ему руку. В глазах у Холубы было много сердечного тепла, согревшего еще больше душу главного бухгалтера. Шофер ничего не говорил, а только молча тряс правую руку (у него не было достаточного опыта в высказывании соболезнований), но зато в левой держал букет белых астр.

Наконец венок и букет были помещены вместе с другим цветами у одного конца могилы, а вновь прибывшие остановились молча и неподвижно у другого.

Тем временем и Макула вернулся на свое место. Могильщики глубоко воткнули лопаты в липкую, мокрую глину, которая комьями, тяжело шлепаясь, полетела на крышку гроба. Пожалуй, этот звук — самый ужасный из всех звуков для человеческого уха — и есть окончательное и последнее прощание с покойником.

По мере того как груда земли уменьшалась, присутствующие все ближе подходили к самой могиле, которая постепенно наполнялась землей, и даже с одного края уже возникал над ней холмик. Дождь перестал, и хитрое октябрьское солнце, как бы желая подшутить над кучкой людей, собравшихся на кладбище, выглянуло из кружевного узора облаков, поиграло с ржавой листвой деревьев и подмигнуло быстро растущему могильному холму. Люди совершенно машинально поворачивались к солнечному лучу и, хотя тепла в нем почти не было, все же щурились и жмурились, опускали глаза, ибо всё и всегда тянется к жизни, к человеку, к солнцу, к свету — так уж сотворен этот мир, даже когда люди хоронят одного из своих собратьев.

Значит, и Макула устроен так же, и даже тяжелые минуты похорон не смогли повлиять на него. Ведь только что комья земли падали на крышку гроба, теперь вот уже и холмик вырос над могилой, один из могильщиков перестал бросать землю, оперся на лопату в ожидании, когда кончит другой, и невольно улыбнулся, повернувшись небритым лицом к солнцу. Пусть оно ласкает и греет его обветренные щеки, для того ведь оно и создано. И какое оно умное, это позднее лукавое солнышко: лицо товарища Макулы оно оставляет в тени, но зато как ярко озаряет стоящих напротив товарищей Бунетера и Липпаи, без удержу бросая на них свои лучи, слепит им глаза, сверкает на их руках, на лбах, как будто они сами светятся каким-то внутренним светом. Да, это не солнце, это товарищи Бунетер и Липпаи излучают удивительный свет и тепло, это от них падают блики на листву деревьев, на могилы и на этот только что возникший, совсем еще свежий холмик, который так симметрично и ловко заканчивают отделывать своими лопатами веселые живописные могильщики. Еще немножечко надо похлопать по холмику лопатами, поставить крест — и могилка готова…

Макула не дрожал больше. Чего ему было дрожать? Он не спускал глаз с двух товарищей, стоящих по ту сторону могилы и ярко освещенных солнцем. О боже, как переменчива жизнь! Совсем еще недавно лил такой дождь, что, казалось, не будет ему ни конца ни краю. И вот уже светит солнце. Светит! Да. На него оно тоже светит. Важен не только тот факт, что они оба лично явились на похороны — они ведь не были обязаны приходить сюда, они даже не были знакомы с покойницей, — важны произнесенные ими слова, это и есть настоящий солнечный свет. «Дорогой Макула!» Не просто Макула, а «дорогой Макула», это слово навсегда останется в его памяти. А что сказал Липпаи? Разве это пустяки! «Мы постараемся помочь вам пережить». «Мы» — то есть вся партийная организация: Шомош, Вадаш, Надор, Галфи и все остальные, все они постараются помочь ему пережить и преодолеть этот тяжелый удар. А что это значит на деле? Премии, повышение в должности, а может быть… нет… это невероятно… но все же, может быть, и награда… А почему это кажется ему невозможным? В конце концов, ведь и он, Макула, участвовал в улучшении снабжения всего венгерского народа шпинатом, в правильном, социальном распределении этого овоща… Так почему же это невозможно?

Из министерства, правда, никто не приехал. Ну, да они там в министерстве никогда не отличались тактом. Правда, тогда бы все его мечты сбылись окончательно! Это был бы тогда самый большой и самый яркий день всей жизни главного бухгалтера Дьюлы Макулы! Это был бы его праздник, день его победы! На губах у главного бухгалтера появилась маленькая, дрожащая, неуверенная улыбочка, которую все заметили, а швейцар Дьюре не преминул ее прокомментировать: