Паноптикум - [153]

Мысли Макулы бродили по извилистым тропам среди огородов, где растут централизованные и нецентрализованные овощи, в голове у него вертелись десятки способов их сбора и распределения. Он вернулся к действительности только тогда, когда колеса катафалка, проехав по мокрой траве, совсем утонули в грязи у выкопанной могилы. О боже, подумал он, ведь мы погребаем Терезу… Похороны Терезы?.. Возможно ли это? Да, мы ее хороним, но хороним после смерти, а меня… меня хоронят заживо… И горькие рыдания потрясли все его тело.

— Дядя Дьюла, дорогой дядя… — окружили его родственники и те немногие из знакомых, кого не смутили плохая погода и дальняя дорога.

Коллеги пытались успокоить его:

— Товарищ Макула, дорогой товарищ Макула! Вы так храбро держались до сих пор, так мужественно, и вдруг… — сказала ему его секретарша Кришгане.

— Два года назад и я похоронил жену, — попытался утешить его товарищ Шурек. — Ничего не поделаешь! Надо жить, работать…

Но Макула рыдал все громче и громче.

— Вы не можете этого понять! Вы меня здесь хороните! Меня! — твердил он, шатаясь, ноги у него подкашивались, руки дрожали, и он машинально надел на голову насквозь промокшую и потерявшую всякую форму шляпу. Теперь стало особенно заметно, какая у него большая голова и какая маленькая на этой голове шляпа.

— Вы еще поживете! — утешал его швейцар дома Иожеф Дьюре, но тут же отошел, чтобы помочь могильщикам вытащить из грязи колеса.

— Нет, нет! Я конченый человек!.. — застенал опять главный бухгалтер. Остальное он подумал про себя, и его душевные муки еще усилились.

Ни один из них не пришел. Ни один. А меня действительно хоронят заживо. Таково положение. Такова справедливость. Если рай существует, то Тереза обязательно туда попадет. А я? Я здесь как в аду, в самом пекле. Не пришли они? А зачем им было приходить? Какой же я несчастный! Я думал, что имею некоторый вес в обществе, может быть, совсем маленький, но все-таки вес. А оказывается, никакого. Именно так. Плохи мои дела. Никакого будущего у нас на предприятии. Если бы меня считали нужным человеком, то пришел бы и директор, и секретарь партийной организации, не говоря уже о представителе министерства. Но они не пришли. Прощай, жизнь!

Горькие всхлипывания его не утихали, напрасно вытирал он лицо носовым платком, напрасно чья-то чужая женская заботливая рука откинула у него со лба мокрые седые пряди и пригладила их на голове. Под колеса катафалка засунули деревянный крест, лошадей погоняли не кнутом, а какими-то кладбищенски тихими волшебными словами (и лошади эти были печальны и медлительны). Лошади напряглись, колеса скользнули по мокрым планкам креста, процессия тронулась дальше.

Макула так раскис, что еле плелся, поддерживаемый с двух сторон. Хоть это было не принято, шляпу он оставил на голове, и она невыразимо смешно торчала у него на макушке.

Он никак не мог примириться с отсутствием директора и секретаря партийной организации. Отсутствие представителя овощного отдела министерства не особенно мучило его истерзанную душу, потому что Дьёрдь Кюллё или Ференц Шомош были так далеки от него, витали в такой безнадежной министерской дали, что она даже не могла быть обиталищем реальных страстей. Но все же? Собственно говоря… — да, это правильное выражение, — собственно говоря, почему же они не пришли? Но ведь, это так просто, сам себе кивнул в глубине души Макула, надо лишь иметь смелость сказать, признаться себе в этом прямо.

Подозрение Макулы, что его положение в Государственном Шпинате стало шатким, превратилось в уверенность. Для него это, правда, было совершеннейшей неожиданностью, потому что не далее как вчера он своими ушами слышал, как Дьёрдь Кюллё произнес слова, которые ему тогда показались признанием собственных заслуг: «В этом предприятии все в полном порядке! Хорошо было бы, если бы и в других был такой порядок!» Макула тотчас же попросил у товарища Кюллё, чтобы тот дал ему об этом письменное подтверждение, чтобы продиктовал эти несколько слов машинистке и поставил подпись, но Кюллё только улыбнулся и сказал: «Я и так от своих слов никогда не отказываюсь». Не захотел поставить подпись! Значит, уклонился; может быть, он это просто даже в насмешку сказал, потому что тогда не только он сам улыбнулся, но и Липпаи, секретарь партийной организации, рассмеялся, а Бунетер так прямо расхохотался. Лишь он, он, как дурак, стоял среди них и почти что раскаивался в том, что его сердце, сердце человека, овдовевшего всего лишь сутки назад, наполнилось таким счастьем.

А теперь? Ни один из них не пришел на похороны! Ни один. Человек должен считаться с фактами, а не предаваться иллюзиям. Даже на кладбище. Ведь если они не пришли, то это значит только одно, что для них Дьюла Макула, главный бухгалтер, не имеет никакого веса, никакого значения! Наплевать им на него. Был Макула, и нет Макулы. Может быть, они уже присматривают себе другого Макулу. Пока у того, другого, нет еще имени, одно только общее определение: кадр. Теперь все так говорят: хороший кадр, плохой кадр. Может быть, уже завтра, когда он пойдет на службу, то увидит за своим письменным столом другого главного бухгалтера… Совсем бы иначе выглядели похороны, если бы… если бы пришли эти большие люди! Совсем иначе, гораздо торжественнее, а одновременно интимнее и утешительнее. Как все было бы прекрасно!..