Паноптикум - [151]

Внезапный плач поставил покойницу в центр внимания всего лишь на несколько мгновений. Мне лично кажется, что так и должно быть. Во всяком случае, всем кажется, что это правильно, особенно когда речь идет о чужих похоронах, а не своих собственных.

Минутная стрелка, как заметил Макула, передвинулась по циферблату еще на три деления. Три минуты — время большое, особенно если человек проводит эти три минуты у гроба. Собравшиеся на похороны начали нервно топтаться. Некоторым из присутствующих казалось, что осенняя сырость подымается по ногам все выше и выше и уже пронизывает даже те части тела, лечение которых требует длительного времени и больших расходов.

Главный бухгалтер подсчитал присутствующих. На похороны явились ровно тридцать два человека. Остальных, очевидно, задержала плохая погода, да и дневное время не особенно удобно для похорон. Но надо еще учесть, что многолюдные и слишком частые собрания изнурили людей. Небольшая группа легко разместилась вокруг гроба, и Макуле было прекрасно видно, что у двери нет никого, а на площадке перед покойницкой топчутся двое или трое. Это были страстные курильщики, не вытерпевшие затяжного темпа, в котором Тереза возносилась на небо, и решившие убить время одной-двумя сигаретами.

Мало, думал Макула, очень мало. Ну, допустим, что долгая болезнь Терезы за последние полтора года не только разрушила ее мышцы, ослабила сердце, лишила сил, но и разогнала всех ее друзей. Но все равно мало. Ведь я-то не умер! И как я работаю, как работаю! Что было бы с Государственным Шпинатом без меня? Да и был ли бы вообще Государственный Шпинат? Что они хотели сделать? Объединить и централизовать все овощи страны в одно огромное предприятие. Ну и что бы из этого получилось? Безликое ничтожество. Чего только не пришлось мне проделать, обмозговать, осуществить, организовать! Децентрализация. Именно так! Децентрализовать… децентрализовать… Это правильно и принципиально, с моей точки зрения. Ну, я и стал на такую позицию. Заслужил я этим уважение и признание? Нет. Разве пришел Бунетер, чтобы пожать мне с сочувствием руку? Разве пришел секретарь партийной организации? И ни одного представителя из министерства! Никого… никого… никого!..

Могильщики стояли в ногах гроба и ждали сигнала, чтобы взяться за него. Снаружи, перед покойницкой, послышалось звяканье лопат, скрип повозки и странные, глухо звучащие профессиональные выкрики возчиков:

— Но, сволочь! Тпру… Назад… — за которыми последовали короткое ржание и тихий вздох.

— Пора, дядя Дьюла! — сказал Янош Крутачи и крепче взял дядю под руку.

Наступил тот момент похорон, когда люди, осознав, что покойник уходит под землю, пугаются; страх проникает даже в самые бесчувственные души, и рыдания сотрясают присутствующих. Смерть становится серьезным делом, так как, пока покойник еще среди живых, смерть не является смертью, да и покойник не кажется настоящим покойником. Пока мертвец лежит в открытом гробу и все его видят, он еще сохраняет хотя и слегка искаженное, но все же человеческое обличье усопшего, он еще человек, все у него — и одежда, и форма рук, и цвет волос — обычное, он еще до известной степени — гость человеческого общества.

Макула опустил глаза, но все же видел, как четверо мужчин, украшенных перьями цапли (а может быть, петуха) и позументами, поднимают гроб, теперь уже закрытый крышкой. Хотя Тереза за последние полгода очень похудела, бедняжка (с семидесяти трех сбавила до сорока пяти), эти четверо все же с трудом подняли гроб. При этом один из них не удержал угла, и гроб стукнулся о помост. Крышка сдвинулась с места, и стало видно, как голова покойницы, так аккуратно лежавшая на белой подушечке, пришла в движение и съехала в сторону. Могильщик схватил покойницу за голову, поправил ее и закрыл крышку.

Гроб понесли из покойницкой между двумя рядами провожающих, которые сторонились, чтобы пропустить вслед за гробом членов семьи и в первую очередь, конечно, мужа, главного бухгалтера, их коллегу, почти что товарища — одним словом, Дьюлу Макулу.

Чего бы только не дал Макула из всех своих сокровищ, если б таковые у него имелись, чтобы в этот памятный момент все его внимание было направлено на усопшую жену. Он старательно засовывал свои мысли в тиски воспоминаний, чтобы они не разбегались от гроба, чтобы остались хоть на эти последние несколько мгновений рядом с Терезой. Но, сколько ни старался Макула, у него ничего из этого не получалось.

Жизнь все же была сильнее смерти.

Ни один из них не пришел. Ни один из руководящих товарищей. Макула думал все о том же. Еще сегодня утром он говорил по телефону с Бунетером, директором предприятия. Голос Бунетера звучал, как всегда, решительно, но ласково, когда он сказал Макуле, что придет на похороны, если у него будет хоть малейшая возможность… Вот именно… Если будет возможность! Не должен был этого говорить Бунетер, оставляя лазейку для отступления. Да, не должен.

С непокрытой, опущенной головой шел Макула за катафалком, который медленно (лошади шли шагом) катился по посыпанной желтым гравием главной аллее Фаркашретского кладбища. Даже гравий весь промок от дождя, и на дороге стояли маленькие лужицы, а небольшие ручейки устремлялись к выстроившимся с обеих сторон могилам. Колеса катафалка подпрыгивали, во все стороны летели брызги.