Паноптикум - [158]

Таковы были мнения Тинко и Гранача, если бы эти люди были способны их сформулировать так обстоятельно.

Вследствие всех этих мелкобуржуазных пережитков (в одних случаях одинаковых, в других разных) забор все-таки возник, но для этого понадобилось четыре года.

Понятно поэтому, что дело о заборе было далеко не простое. Гранач был вообще большим буяном, но такое свойство своего характера проявлял лишь в узком семейном кругу: как только волна буйства наталкивалась на препятствие внешнего мира, пенный гребень ее тут же спадал. Надо сказать, что в последнее время он стал тише воды, ниже травы, прикинувшись таким кротким и боязливым, таким притворно беспомощным, что первым здоровался не только с соседями, но даже с лошадью мусорщика. Таким образом, супруги Тинко, швейцары трехэтажной виллы, пользовавшиеся ее садиком под предлогом содержания его в порядке, а значит, и всеми плодами этого садика, исходили из принципа, что плод принадлежит тому, кто первый его подымет.

С самим Тинко особых неприятностей не случалось, хотя его и нельзя назвать человеком тихим или боязливым, а характер у него скорее запальчивый. Это был человек лет пятидесяти. Несмотря на свой больной желудок, он всего три раза донес на Гранача, да и то сделал это, когда колики в желудке были нестерпимыми, губы дрожали и с лица градом катился пот. Однако когда колики проходили, он не только не доносил на Гранача, но даже приглашал его в гости посидеть под ореховым деревом. Они усаживались вдвоем под тенистыми ветвями и, склонившись над шахматной доской, довольно мирно старались одержать друг над другом победу. А потом посылали кого-нибудь за кадаркой[34] и дружно бранили эту красноватую жидкость. Можно смело сказать, что отношения между ними в это время были вполне терпимыми. Когда же Тинко чувствовал колики в желудке, то громко заявлял, что Гранач плутует. Если в желудке у него все было спокойно и к тому же он выигрывал, то, учитывая вежливость владельца виллы и его всегдашнюю готовность разрешить взять обратно уже сделанный противником ход, Тинко заявлял:

— Гранач все-таки барин, да к тому же настоящий!

Был ли когда-нибудь Гранач настоящим барином, установить теперь очень трудно. Известно, что у него когда-то имелся заводик, на котором изготовлялись сиропы. Именно поэтому, когда у Тинко бывали колики в желудке, он обзывал Гранача «гнилым банкротом». Слово «гнилой» не обижало Гранача, так как его натренированное политзанятиями ухо воспринимало это слово скорее как общественное понятие, чем как личную обиду, тем более что заводик, производящий сиропы, был давно национализирован. Играя в шахматы под ореховым деревом, Гранач иногда что-нибудь рассказывал о бывшем своем заводе, называя его, однако, «национальное» предприятие, и объяснял, что завод изготавливал очень дешевые сиропы, которые и раньше, то есть до национализации, предназначались отнюдь не правящему классу, а простому народу.

— Извольте знать, — говорил он в таких случаях, — что мои сиропы утоляли народную жажду.

Тинко молча кивал головой и делал ход королевой.

Сиропный завод национализировали. Виллу, где Тинко служил швейцаром, тоже, так как в ней было три квартиры. А особнячок Гранача не тронули — в нем было всего четыре комнаты. Согласно закону, такие дома считались семейными.

Были, правда, в этом особнячке прописаны еще двое или трое жильцов, но в действительности они здесь не жили, а только приходили иногда, усаживались в саду, вздыхали и громко, так чтобы и супругам Тинко было слышно, на все лады склоняли слово «уплотнение». Со своей стороны Тинко, который не имел ко всему этому делу никакого отношения, кроме разве обязательной для каждого гражданина бдительности, за тридцать форинтов в месяц принимал к сведению существование мнимых жильцов и молчал о них, как могила.

Бела Гранач длинными, извилистыми путями, посредством небольших отклонений от фактов в своей автобиографии и на основании глубоко обдуманной переоценки curriculum vitae[35] получил должность изготовителя сиропов на государственном сиропном заводе. Кроме зарплаты, премий, благодарностей от дирекции за хорошую работу, он принес также домой полученный от министерства диплом и повесил его в передней, чтобы утвердить тем самым свою классовую принадлежность.

В результате переговоров, длившихся четыре года, забор совместными усилиями был возведен, даже не забор, а изгородь из проволоки. Деревянные колья они поставить не захотели, потому что дети, как бы хорошо они ни были воспитаны, все равно выроют их в первый же год. На верхний ряд проволоки насадили колючки, чтобы желающие перелезть через эту изгородь как минимум разорвали штаны. Но когда Робика, сынишка Граначей, раскровянил попку, а куры Тинко не на шутку поранились, представители обеих сторон снова уселись под ореховым деревом и после обсуждения вопроса решили, что колючки с ограды надо снять.

Супругам Тинко и супругам Гранач пришлось порядком попотеть, чтобы лишить изгородь кровопускательного характера. Они дружно проработали целое воскресенье. Граначне путалась у всех под ногами, пытаясь прикрыть безделье зонтиком, который она все время держала над своей головой, а порой и над головой мужа, чтобы защитить его от палящего солнца.