Паноптикум - [127]
— А что сказали императоры? — спросил Яни с блестящими от возбуждения глазами.
— Что? — кивнул ему Розенберг. — Да просто прочитали заупокойную молитву.
Шествие приближалось к улице Сив. Время от времени Али высоко подымал вверх хобот, и это все, что мы можем сказать по поводу его поведения.
— О боже мой! — вдруг воскликнул Розенберг и даже схватился за голову, как человек, сердце у которого замерло от страха.
Действительно, было чего испугаться! На тротуаре показалась детская колясочка, рядом с которой шли три мальчика в матросках; было им на вид три, четыре и пять лет. Над детьми возвышались две огромные груди, над ними морщинистая толстая шея, оканчивающаяся маленькой красной и жирной головой. За медную ручку детской колясочки с отцовским видом держался и покачивал ее бородатый господин, на лице которого было изображено довольство и хорошими пружинами колясочки, и своей семьей, и самим собой. Да, это был Флориан Вантцнер с семьей, и хотя в этом не было ничего особенно из ряда вон выходящего, сердце у Розенберга болезненно сжалось.
— Нижайшее вам… — пролепетал дядя Абриш и наклонил голову.
— Ха-ха! — затрубил Вантцнер. — Кого я вижу? Это вы — завоеватель мира, Розенбергерер?.. Что вы тут делаете?
— Я? — переспросил Розенберг и тут же добавил: — Ничего, прошу покорно, в самом деле ничего, просто пришло мне в голову тоже немножко пройтись вместе с моей семьей… Если вы разрешите… мои дети… — дядя Абриш широким жестом обвел пространство за собой, где стояло человек пятьдесят ребят, — а это… — дядя Абриш показал на Али, — если разрешите: моя супруга…
— Er macht immer solche blöde Witze[30], — заметил главный советник по звериным делам своей жене по-немецки, потом повернулся к Розенбергу: — Можете идти… Но только, Розенберг, будьте внимательны, следите за собой, а еще больше за слоном…
Вантцнер предложил своим ребятишкам погладить слона, жене же хотел дать в руки слоновье ухо, но дама стояла надувшись, не желала дотрагиваться до уха, сказала с презрением:
— Оно слишком скверно пахнет! — и погнала дальше разбредшееся было семейное стадо.
Нет, ничего не случилось. Идиллическая семья Вантцнеров проследовала дальше. Вот они удаляются по каштановой аллее под трепещущей над ними темно-зеленой листвой; сверкает белизной детская колясочка, покачиваясь на упругих рессорах, а сердце у Розенберга продолжает сжиматься от тяжелых предчувствий.
Дядя Абриш не стал больше ничего рассказывать детям. Молча шел он рядом с Али, не слыша ни детского смеха, ни пофыркивания слона, ни автомобильных гудков, ни дребезжанья трамваев…
Мы постараемся рассказать о последующих событиях с максимальной топографической точностью, совершенно необходимой для понимания их драматичности.
Солнце уже давно зашло, оставив лишь красноватый сумеречный туман, который уже успел бы поседеть, испепеленный жарким летним вечером, если бы всевозможные кафе и бары, находящиеся на улице Надьмезё, не заливали своим красно-сине-желтым светом гудящую на улице толпу. Над входом в модный кафешантан сверкал ослепительный силуэт неоновой балерины. Вокруг столиков, выставленных перед кафе прямо на тротуар, сидело множество людей, блестели освещаемые разноцветными огнями голые колени женщин (в то лето не носили чулок). Собаки, привязанные к стволам деревьев перед входом в кафе, подлизывали остатки мороженого. Клаксоны автомобилей и нервное позвякивание трамвая, как обычно, разгоняли людей.
Никто не обращал внимания на Али с Розенбергом. Ежедневное появление слона стало уже привычной уличной картиной, а веселое мальчишечье войско делало пропитанную запахом черного кофе улицу еще уютнее.
Казалось, все было таким, как всегда. Али шел спокойным, размеренным шагом. Он был даже внимательнее, чем обычно, остановился, чтобы пропустить трамвай номер десять, а ведь если бы у него была хоть капля плохого настроения, он свободно мог бы стянуть хоботом с площадки переполненного трамвая несколько дюжин пассажиров. Но ничего подобного! Али был воплощением гуманизма, мудрой кротости, когда вот так выступал по улице, молчаливый и величественный, даже ухом не поводя, шаг за шагом ставя перед собой огромные ноги, под которыми — Яни Чуторка может это подтвердить — не взрываются петарды. А ведь если по петарде хоть чуть-чуть стукнуть молотком, она взорвется. Так почему же она не взрывается, когда на нее наступает слон? Такова жизнь! Таковы ее тайны!
Али привык к автомобилям, и они совершенно не мешали ему, когда шмыгали перед самым его хоботом. Али вообще ничего не мешает. Он стоит выше всего; это городской слон в полном смысле слова: не мечется без причины и давно привык к необычным явлениям. Перед ним внезапно тормозит выкрашенный в ярко-красный цвет автомобиль; Али останавливается, со своеобразной грацией поднимает одну ногу, которой он совершено свободно может раздавить по крайней мере крыло автомобиля. Но ничего подобного он не делает, об этом и речи быть не может. Али — продукт абсолютного урбанизма; он отлично знает, что в столичной сутолоке многое может случиться. Нельзя же с места в карьер топтать вещи!
«… – Вот, Жоржик, – сказал Балтахин. – Мы сейчас беседовали с Леной. Она говорит, что я ревнив, а я утверждаю, что не ревнив. Представьте, ее не переспоришь.– Ай-я-яй, – покачал головой Жоржик. – Как же это так, Елена Ивановна? Неужели вас не переспорить? …».
Однажды у патера Иордана появилась замечательная трубка, похожая на башню замка. С тех пор спокойная жизнь в монастыре закончилась, вся монастырская братия спорила об устройстве удивительной трубки, а настоятель решил обязательно заполучить ее в свою коллекцию…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.