Паноптикум - [126]
Все вышеперечисленные мальчики составляли спинной хребет войска, сопровождавшего каждый день Абриша Розенберга и Али с неизменной страстной верностью и упрямой привязанностью. В этом войске было и несколько девочек, воительниц с большими красными бантами, как, например, Эржике Веребеш с улицы Петерди, Эстер Корти с улицы Незабудок и еще три или четыре девочки, взволнованные и полные жажды приключений.
Мы можем смело сказать, что Розенберг был настоящим полководцем этого значительного и всегда готового к бою войска. «Мое войско», — говорил он, и в этом не было никакого преувеличения: Абриш Розенберг был генералом этого войска — достаточно было одного его жеста, взгляда, чтобы любой из витязей устремился на свершение таких героических подвигов, на которые при обычных жизненных обстоятельствах не был способен.
Прогулки ребят с Али были овеяны даже не земной, а небесной радостью. Необычайным блаженством казалось им идти сзади Али, потрогать его хвост (конечно, с разрешения дяди Абриша), погладить по хоботу, подложить под ноги орех, который расплющивался, как монета, под тяжелой поступью Али, и слушать, нет, даже не слушать, а упиваться чудесными замечаниями Розенберга, подымавшими Али из рядов обыкновенных животных в общество людей. Никто не мог бы сказать, почему Розенберг величал Али «господин доктор». Например так: «Может быть, вы будете так добры, господин доктор, поднять переднюю ногу? Благодарю вас, вы очень любезны, драгоценнейший господин доктор». Через пару дней все ребячье войско называло Али не иначе, как «господин доктор». А ежедневные большие и маленькие сенсационные события! Например: Дьёзё Вахмата всадил слону в зад кнопку, а «господин доктор» даже ничего и не почувствовал, да, именно не почувствовал, как не обратил внимания и на то, когда Мор Неуфельд на пари за двадцать филлеров с хитроумным Зюрнером уколол Али у самого хвоста гвоздем. Или, например, какое это было замечательное происшествие, когда «господин доктор» не пожелал обойти со своей обычной вежливостью постового полицейского на площади Кёрёнд и даже, совершенно случайно, толкнул его своим хоботом, отчего полицейский так перепугался, что бросился бежать. Это было чудесно! Дядя Абриш сказал Али: «Драгоценнейший господин доктор, я вас умоляю, будьте другой раз внимательнее — с полицией, изволите знать, лучше не связываться, потому как вот такой типчик может до того перепугаться, что со страху схватится за саблю, — не оберешься тогда хлопот. Я вас очень прошу: обходите полицейских сторонкой, это самое лучшее. Пусть они стоят себе на привычных местах, дорогой господин доктор, и считают лошадиные катышки; мы же с вами спокойненько пойдем дальше, а то, если венгерская королевская полиция рассердится, может оказаться, что и вы, дорогой господин доктор, играете на руку социалистам и от них получаете указания, как действовать против эксплуататоров».
Яни Чуторка обычно шел впереди шествия, рядом с Розенбергом. Однажды он спросил у дяди Абриша:
— Что будет, если Али вдруг взбесится?.
— Т-с-с… — приставил ко рту палец Розенберг. — Даже в шутку не нужно призывать черта! Скажи лучше, что случится с нами, если он вдруг взбесится? Будем надеяться, что Али никогда не взбесится, бог будет милостив и не даст нашему драгоценнейшему господину доктору сойти с ума. Это ведь славное и разумное животное, такое же, как его отец, старый Сиам.
Розенберг очень подробно остановился на характерных особенностях старого Сиама. Ораторские таланты Абриша собирали всегда вокруг него большую аудиторию.
— Старый Сиам, — разглагольствовав Розенберг, — за всю свою долгую жизнь бесился всего лишь один раз и не из-за какой-нибудь там мухи, усевшейся ему на нос, а из-за самого императора. Да, да, из-за Франца-Иосифа Первого. А случилось это в Вене на военном параде. Вы, конечно, спросите, как попал Сиам на военный парад? Во-первых, потому, что Сиам принадлежал к личному составу колониального подразделения австрийского императорского войска. Колоний у Австрии, правда, не было, но это еще не причина, чтобы не было колониального подразделения — для императора все возможно. Однажды на площади перед дворцом войска строились на парад по случаю визита императора Эфиопии к старому Францу. Вот австрийский император и придумал, чтобы досадить эфиопскому императору: пусть пройдет перед ним торжественным маршем колониальное подразделение, в котором было два верблюда и Сиам, чтобы бородатый эфиоп убедился, что у него нет никаких причин чувствовать себя так спокойно в Вене. Если у кого-нибудь уже имеется два верблюда и слон, то это не так уж мало, чтобы заложить основы колониальной политики. Но это я говорю только так, попутно. Перед почетным караулом, как раз рядом с Сиамом, стоял майор с обнаженной саблей. Затрубили трубы. Послышалась барабанная дробь. Тра-та-та-та-та! Императорская коляска въехала на площадь, послышались слова команды: «Ha-abt Acht!»[29], и вдруг в Сиаме, в славном, кротком, богобоязненном Сиаме первый раз в его жизни, и — тьфу, тьфу, чтобы не сглазить! — будем надеяться, что и в последний, проснулся африканский борец за свободу, враг Габсбургов. Сиам поднял кверху хобот, сначала помахал им, потом схватил майора и прижал его к себе, так что майор тут же, еще со словами команды на устах, испустил дух.
