Панкомат - [56]

— Я согласен.

Тонуть в их ритме? Строить? Но кому нужны антимуравейники? Ломать? Это неплохо. Коль жив останешься, будешь сидеть, и окрест тебя — руины, и все считают тебя порождением зла. Будда учит, что в этом мире вообще делать нечего. Библия указывает на порочность рождения на земле. Вся сеть выполняет чистый, незапятнанный русский мотив: «Я топлю себе подобного». Но это — нюанс. Все люди на земле одинаковы. Это и есть ритм. Ведь нам большего не дано. Чтобы доказать обратное, нужно иметь титаническую самоотверженность. Ведь мир борется за колбасу, а ты решил доказать, что в бытие есть «пасхальные яйца».

— Что ж, в лес удалиться? — спросила Лена.

— Хочешь — в лес.

— Фи.

— Не пошла бы?

— Нет, пошла бы. Но тебе же не нравятся толкиенисты.

— Нет, не нравятся.

— А твой Антисофт…

— Он в жизни — обычный парень. Люди мечтают о высоких софтах. Программистов много. Большинство из них — люди с перхотью на голове. Но их перхоть — это от того, что им в лом следить за собой. Зачем обращать внимание на такую мелочь, как внешний вид.

— Он тоже ходил с перхотью?

— Нет, он брился на лысо. Это очень помогает. Я тоже одно время брился на лысо, но потом мне стало ясно, что сделан из другого теста. Нет, я не могу сказать, что я — левый пассажир в этом деле. Но я — романтик по жизни. А Антисофт — это романтик абсолюта. Он есть машинный код на завтрак.

— Я в этом ничего не понимаю, — сказала Club.

— Ну да, — согласился я.

— Как ваша партия?

— Завтра выступает по телеку Петр. Пойдешь на выборы?

— Ради Петра — конечно. А так я бы ни за каким фигом туда бы не пошла. Мне совершенно безразлична политика.

Я решил рассказать ей про Вику.

Может, Club?

Но, возможно, во мне уже давно работает программа самоуничтожения, и я не могу любить. Я просто занят дурным трепетом перед той, которая душит меня своей паразитической силой. От этого не уйти. Ни одного шага в сторону. Еще древние заметили, что бог управляет человеком изнутри его же личности. Он смотрит на мир вашими глазами. И, если он наказывает, то, опять же, вашими мыслями, вашими собственными желаниями, прочим. Самая большая война может быть лишь внутри — это борьба человека и бога. Вам нужно занять его место, а он будет сопротивляться до тех пор, пока это не случиться. Но можно не думать. Можно сдаться. В конце концов, это — часть тебя самого. Ты просто проиграл себе. Твое второе я, родное, может, немного несвежее, возвращает тебя в лоно. И вот, я вновь ложусь на нее, и это — падение в бесконечную шахту. Страсть, которая тебе навязана. Смертельная страсть.

— Я не знаю, отделаюсь я от нее или нет, — признался, — во мне какая-та непонятная совесть есть. Раньше я думал, что это связано с неприятностями. Но вроде нет неприятностей. А все равно что-то колет.

— У меня тоже так бывает, — ответила Club, — хочется порой на стенку лезть от тоски. А почему — я и сама не знаю. Раньше мне все время казалось, что я кому-то должна. Все время мне что-то чудилось. Я боялась открыто выражать свое мнение. Потом оказалось, что я боюсь нечто, чего нет. Я поняла, что это — нервы. Какая-та глупость. Даже не знаю.

— Люди сами себе что-то сочинят, — сказал я.

— Хотелось бы в это верить.

— А ты веришь?

— Нет. Не верю. Это что-то кармическое.

Глава 12

День начинался с чашечки кофе, и я пил ее ленивыми глотками, кайфуя от того, что я могу ни чем не грузиться. В динамике магнитофона играл старый рок, и, чувствуя себя победителем обстоятельств, я играл. Петр силен. Это понятно. Но без меня ничего не было бы. Конечно, я это не подчеркивал. Революция не терпит дешевой эйфории и дележа.

Однако, куда бы все делись? Сидели бы себе на блатхате. Долго и упорно. А потом бы попросту переженились, и game is over. Однако, гейм не овер, все нормально. Наш паровоз… Наша машина…. Ветер дует от скорости, и мы круче всех. Типа breakthrough (клип такой был). Большинство людей всю жизнь самоутверждается. Ближе к старости, когда жизненных соков уже почти нет, начинается совсем уж вялая суходрочка. Объяснить все это никак нельзя. Женя Семин об этом как-то сказал:

— Вот я, я не самоутверждаюсь, я выебываюсь.

— О, да, — ответил я, — это — в корне разны вещи.

— А то. Но я знаю, что ты имеешь в виду. Просто все люди подсознательно хотят победить смерть. Но хуй, хуй! Это невозможно. Зато есть очень хороший способ. Можно просто не бояться смерти. Тогда становится необычайно легко, необычайно похуй.

— Но так ты теряешь самоконтроль.

— Нет, ты не понял. Контроль, не контроль. Кто не курит, не пьет, тот здоровеньким помрет. Жизнь коротка! Пойми. Нет никакой разницы, как ты прожил. Ты хочешь сказать, есть карма?

— Да, я думаю, что она есть.

— Знаешь, а мне похуй, есть карма — и хуй на нее. Вот родился бы я, а мне в награду, за то, что я родился, бог дал умение летать. Но мне бог не дал ни богатых родителей, ни смирение, не желание быть трезвенником и праведником. Я решил, Валерик, короче, следующее. В России жить хуево. А Германии — хорошо. Точно так же есть хорошие миры, а есть — плохие. И мы, безусловно, живем в очень и очень хуевом мире. Доказать это очень легко. Во первых, есть смерть. Во вторых, люди все друг другу — волки. Нет бы, жили б просто, занимались сексом, бухали, летали к другим планетам. Ан хуй! Вот вам на воротник научно-фантастический хуй! Вся наша жизнь — это недоразумение. Поэтому, я живу правильнее всех. Мне на все насрать! Поражение, Валерик, это не твое поражение. Ты в этом не виноват. Если у тебя, к примеру, нет ноги, или нет зубов, что ж делать? Да нет, ничего не надо делать. Нужно просто перезагрузиться. То есть, просто взять бритву и перезагрузиться. Потом родишься, если снова та же фигня, снова — перезагрузка.