Панкомат - [3]
Так мы туда и приехали. В ужасном дыму блатхата напоминала явочную квартиру ранних революционеров года, так, 1880-го. Нет, не, чтобы распиздяйства не было. Просто глаз у меня наметан. Там, где люди просто торчат — и лица другие, и детали иную форму имеют. Унылая энергетика. Все как-то сверхбезвкусно, сверх без юмора, и человека нет. В такой толпе находись бы Диоген, он бы никогда б с факелом в поисках человека не выскочил. Что думать? На Луне тоже ведь людей нет. Хочется выйти, вынуть собственные мозги и под краном помыть. А тут — нет. Стиля хватало. Лица не воняли, излучая глупость. Висела на стене всякая всячина типа от Че Гевары до плаката «Берегите детей», водка? — стояла водка. Дым висел нешуточный. Топора бы два-три он выдержал. Имелась ширма, и там слышались пыхтенье и скрип — кто-то кого-то ебал.
— Ну, ебать! — поздоровался со всеми Демьян. — Мы тут с Валериком по городу катаемся, пиво не на хуй попить, а тут водки — море. Как оно, пацаны?
Пацанов было трое. Еще один старался за занавеской. Первого звали Зе. Вернее, звать его так не могли, но никак по-другому его мне не представили. Было Зе лет двадцать. Круглое его лицо улыбалось степенно, словно он знал что-то особенное, и этим можно было гордиться. Уж точно в белобрысой своей голове он носил какие-то идеи.
Второй много курил. Пока я входил в обстановку, пил штрафную, потом — еще одну штрафную, он сигареты три точно выкурил. Наверное, если б я дунул косяка — а я это не делаю, потому что психика слабая — я б третьим глазом распознал в нем что-нибудь античеловеческое и сверхлукавое. То есть, не злое, нет. Скорее, наоборот. Звали этого курягу Юрием, и было ему лет где-то 27.
Третий же находился в постоянной миграции состояний. Он то рассказывал, то вдруг заглядывал в экран компьютеру, который в углу стоял, точно в глаз некому демону (так это все выглядело), то вдруг менял тему разговора и какую-то полную хрень чесал, показывая всем видом, что он здесь основной. Мысли из глаз так и струились. Мысли-паразиты. Я сразу тогда ощущал, что не я один опасен тем, что с виду могу казаться обычным, добрым и концептуальным в меру.
— Валера, — сказал я.
— Петр.
— Черный Петр, — добавил Юрий.
За ширмой завопила девочка.
— Больно? — спросил ее сахарный голос.
— Нет, — ответила она.
— А чо орешь?
— Сороконожка ползет по стене!
— Не черный, — сказал Петр, — Петр вообще разный бывает. То есть я — это одно. А есть еще Петры иного рода.
— Х-ха! — рассмеялся Демьян.
Видно, для него это делом знакомым было.
— Да ебать, — сказал из-за ширмы сахарный голос. — Сейчас сделаем Петра. Лена, где телефон? Да хули ты молчишь? Лена, ну дай телефон.
— А, — вздохнула Лена глубоко, вдохновенно, принимающе.
Послышались гудки. Это была трубка радиотелефона.
— Алло. А Вову можно. Позовите, пожалуйста. Что? Кто это? А что? Да, это я. Это Петр. Да, вы правы. Вы правы. Да, это так. Это так. Вам пиздец.
Послышался вздох всеобщего одобрения.
Будто ритуал какой-то совершился.
— Ну, давайте, — заключил Зе тоном Булдакова из к/ф «Особенности национальной охоты». — За Петра.
Мы выпили. Потом все закурили, и скоро впору было четвертый топор вешать. Кулисы раздвинулись. Оттуда вышел молодой человек, волосатый до безобразия, обладатель сахарного голоса. Улыбка его выражала победоносную скромность.
— Бля-я, — заключил он многозначительно.
Это говорило о многом.
— Да, — согласился Петр, — но ебаться все мастера. Если и не хуем, то чем угодно. Я, например, умею ебать русский язык особенно культурным, опломбированным, штопанным русской философией, хуем. И это не смотря на то, что у меня всего восемь классов образования. Филологи так не смогут. Главное — огонь. Человек — существо примитивное. Самое худшее — это то, что, понимая это, ты не становишься умней. Вот думаешь — гложат тебя причесанные умняки. И так, и эдак, будто волны по океану бродят. Ты вроде бы пытаешься, что-то осознать, и вроде мир за окном меняется. А потом бац — надумал. Истина. А нихрена ничего не изменилось. Просто это был мозговой онанизм. Произошло семяизвержение. Я за последний год очень много книг прочитал. Я не говорю, что это не помогло мне. Язык как бы развивается. Типа и на людей по-другому смотришь. Но вот еще такой вопрос — ведь столько их, писателей. Пишут, пишут. Нахрена? Вот ты. Вот рождение. Вот смерть.
— Выпьем за смерть! — подал голос Зе.
— О, смерть. Ништяк, — согласился Юрий.
— Я, вот, всего Достоевского перечитал, — продолжал Петр. — Я подумал. Я и сейчас думаю. Вот есть люди. Как бы масса. И всяких героев полно. А если внимательно посмотреть…
— Мудачье, — сказал Юрий.
Волосатый засмеялся.
— Я думаю, что настоящих людей учить ничему не надо. Они сами всему научатся. Это как саморазвивающийся организм. А все эти наросты — они ведь все равно только пищу перерабатывают да борются за источники пищи.
— Все зависит от того, как много тебя в жизни кусали, — заметил Юрий, собираясь за кулисы.
— Не только.
— Тебя много кусали?
— Да так себе.
— Да ладно. Больней всего, когда это делают твои близкие.
— Ну да, — согласился Петр и закурил, — это правда. В этом плане нужно, конечно, быть духом святым, чтобы ничего не замечать. Сначала ты — губка, а потом ты уже помойка. И попробуй все это вычистить. Родители ведь думают, что это они тебя создали. А они ведь
Бесконечность можно выразить в плоскости, или в виде фигуры во множестве измерений, но, когда вы смотрите в небо, эта система не очевидна — нужно приложить усилия или задействовать внутреннего демона. Но если он молчит, можно воспользоваться чужим. Все открытия сделаны давно, и кажется, все новое может возникнуть лишь в виртуальном мире, переложенным на плечи визуальных эффектов. Каким древние видели мир? А кто-то считает, что жизнь циркулирует, и более того, физика плавно перетекает в метафизику. Можно сказать, что вы начинали свой путь от одноклеточной водоросли, чей миг был короток — в поисках магического сахара, она давно стала частью биологической массы.
Соединяя в себе, подобно древнему псалму, печаль и свет, книга признанного классика современной американской литературы Дениса Джонсона (1949–2017) рассказывает историю Роберта Грэйньера, отшельника поневоле, жизнь которого, охватив почти две трети ХХ века, прошла среди холмов, рек и железнодорожных путей Северного Айдахо. Это повесть о мире, в который, несмотря на переполняющие его страдания, то и дело прорывается надмирная красота: постичь, запечатлеть, выразить ее словами не под силу главному герою – ее может свидетельствовать лишь кто-то, свободный от помыслов и воспоминаний, от тревог и надежд, от речи, от самого языка.
Герои книги Николая Димчевского — наши современники, люди старшего и среднего поколения, характеры сильные, самобытные, их жизнь пронизана глубоким драматизмом. Главный герой повести «Дед» — пожилой сельский фельдшер. Это поистине мастер на все руки — он и плотник, и столяр, и пасечник, и человек сложной и трагической судьбы, прекрасный специалист в своем лекарском деле. Повесть «Только не забудь» — о войне, о последних ее двух годах. Тяжелая тыловая жизнь показана глазами юноши-школьника, так и не сумевшего вырваться на фронт, куда он, как и многие его сверстники, стремился.
Повесть «Винтики эпохи» дала название всей многожанровой книге. Автор вместил в нее правду нескольких поколений (детей войны и их отцов), что росли, мужали, верили, любили, растили детей, трудились для блага семьи и страны, не предполагая, что в какой-то момент их великая и самая большая страна может исчезнуть с карты Земли.
"... У меня есть собака, а значит у меня есть кусочек души. И когда мне бывает грустно, а знаешь ли ты, что значит собака, когда тебе грустно? Так вот, когда мне бывает грустно я говорю ей :' Собака, а хочешь я буду твоей собакой?" ..." Много-много лет назад я где-то прочла этот перевод чьего то стихотворения и запомнила его на всю жизнь. Так вышло, что это стало девизом моей жизни...
1995-й, Гавайи. Отправившись с родителями кататься на яхте, семилетний Ноа Флорес падает за борт. Когда поверхность воды вспенивается от акульих плавников, все замирают от ужаса — малыш обречен. Но происходит чудо — одна из акул, осторожно держа Ноа в пасти, доставляет его к борту судна. Эта история становится семейной легендой. Семья Ноа, пострадавшая, как и многие жители островов, от краха сахарно-тростниковой промышленности, сочла странное происшествие знаком благосклонности гавайских богов. А позже, когда у мальчика проявились особые способности, родные окончательно в этом уверились.
Самобытный, ироничный и до слез смешной сборник рассказывает истории из жизни самой обычной героини наших дней. Робкая и смышленая Танюша, юная и наивная Танечка, взрослая, но все еще познающая действительность Татьяна и непосредственная, любопытная Таня попадают в комичные переделки. Они успешно выпутываются из неурядиц и казусов (иногда – с большим трудом), пробуют новое и совсем не боятся быть «ненормальными». Мир – такой непостоянный, и все в нем меняется стремительно, но Таня уверена в одном: быть смешной – не стыдно.