Память земли - [62]

— Холодище там — собак гоняй, а квартирант и без того намерзся.

В зале, в кафельной стене, дверца печи, за дверцей на колосниках — сухая виноградная лоза. Сверху она толстая, узловатая, споднизу меленькая, как солома. Чтобы подпалить, Настасья заходит в зал. На ее по-девичьи стройных ногах чулки, поверх них шерстяные белые носки. Она чиркает спичкой, прикрывает огонь горстью, в сумерках насквозь светятся ее пальцы, словно вишневый горячий сок прорывается между ними. Слышно потрескивание лозы, и из печи льются блики, прыгают на деревянном крашеном потолке. Из отворенной духовки начинает тянуть тепло; внутри, расширяясь, хлопает лист раскалившегося железа. Солод думает: «А что, если заговорить?» Но он молчит. Настасья разламывает на колене кизячный кирпич, кладет куски поверх лозы и уходит доить корову, процедить и разлить по кринкам молоко, кинуть на ночь овечкам. Так бывало каждый раз. Покончив с делами, Щепеткова присаживалась обедать, но тут ее уже вызывали в правление. Прибегала уборщица, или у дома останавливалась тачанка, заложенная рослыми колхозными жеребцами, и кучер, инвалид Петр Евсеич, стучал кнутовищем в окно, всегда одинаково шутил:

— Семеновна, вороные ждуть.

Щепеткова одевалась и выходила, и для Солода на этом кончалось все, чего он ждал целую неделю.

2

Для Настасьи Семеновны это было продолжением дневных дел. Она шла в Совет, в контору или ехала лошадьми в МТС на переселенческое совещание, а иногда и в райцентр, захватив кавказскую фронтовую бурку мужа, чтоб не окоченеть в дороге.

За все время своего председательствования не испытала Настасья столько тяжелого, сколько сейчас, в торжественные дни волго-донских побед. Как в 1929—1930 годах радовались в городах поступающим из села сводкам коллективизации, а Матвей Григорьевич Щепетков на себе нес тяжкий груз сводок по хутору Кореновскому, так и теперь каждый город от Ростова до Владивостока ликовал по поводу очистки морского дна, а наследница Матвея Григорьевича — Настасья — отвечала за «очистку» хутора Кореновского. Она заставляла рубить молодой лес, которому бы еще расти и расти; она в спорах колхозников с инженерами становилась на сторону инженеров; она сдавала по актам хуторские виноградники и не оправдывалась во всем этом перед людьми: что, мол, я-то за вас, товарищи, но что же я поделаю, когда приказывают?..

Нет, Настасья считала бессовестным сваливать происходящее на высокие инстанции; давала распоряжения от своего имени, и у людей создавалось впечатление, что все беды исходят лично от нее.

Она знала, что Андриан митингует на всех перекрестках, рассказывает, как выбирали «мадам Щепеткову» в председатели и как просчитались:

— Покупали воду возить, а она оказалась рысаком. Шкодливым. Выслуживается. Скачет на свой шкурный интерес, а мы, лопоухие, ждем — на каком свертке пустит нас по откосу?..

Планерки в конторе проходили теперь без обычных шуток мужчин, при которых прежде Настасья с усилием делала строгое лицо, стучала по графину: «Хватит уж. Разошлись, как на Дунькиной свадьбе!» Сейчас все сидели угрюмо. Отсталые помнили Герасима Живова, отмалчивались, а передовых, не в меру горячих, вроде Валентина Голубова, Настасья укорачивала сама, видя, что дай им волю, так они чуть не с минометами начнут вводить новую жизнь.

Оборвалась у Настьсьи дружба и с Дарьей Черненковой. Если раньше они спорили о севе или культивации и доходили до шума, до криков, то и сев и культивация кончались, и опять веселая, забывшая ссору Дарья прямо с огородов по-соседски забегала к Щепетковым передать хуторские новости; или Настасья Семеновна шла к Черненковым покалякать, повозиться с многочисленной Дашкиной детворой.

Теперь дело было посерьезнее. Оно не кончалось, как кончались прежде сезонные полевые работы, а закручивалось все туже. Дарья убежденно считала: каждого, кто «не соответствует требованиям Волго-Дона», надо давить. Она была решающей силой в своем партбюро, выносила направленные против Щепетковой постановления и жестко давила ими. Правда, она от всей души хотела помириться. На днях задержала Настасью одну в конторе, ласково заговорила, вспоминая о недавней дружбе:

— Послушай, Настёнка! Я же за тебя, чудачка, болею, не за себя. Гони ты с колхоза Герасима Живова. Подумаешь — лучший бригадир. Вырастим не таких еще! И твоего Андриана Матвеича гнать надо. Поважаешь ты его, потому что родич. Ведь ясно.

— Дуракам ясно, — ответила Настасья. — Отыщи-ка такого специалиста-виноградаря!

— Да специалист этот подрывает твой авторитет. С Живовым вместе, с Фрянчихой. Не панькайся ты с ними, сволочами. — Дарья схватила подругу за плечи, перешла на доверительный шепот: — Нам сейчас политически важно держать твой авторитет. Пойми!

Настасья ответила:

— Никого не выгоним.

— Ну смотри, с горы видней. Только предупреждаю, Настя, кисло обернется тебе, — уже с угрозой посулила Черненкова.

Не глаже было и с другими подругами. Они полностью извиняли Настасью, когда она агитировала за переезд в общественных местах. Пожалуйста. Такая ее работа. Но с глазу-то на глаз, когда подружки вместе, обязана ж она по-свойски признаться: плохо, мол, бабы…