Память в крови - [2]

Рассел резко выпрямляется, и женщины бросаются наутек, не подозревая, что их подстегивает инстинкт жертвы. Чтобы прийти в себя, он присасывается к горлышку темной бутылки и скалится вслед убегающим женщинам. Они уже перестали вопить, но визг и облегченное хихиканье перелетают через парапет, как только они убедились в своей безопасности. Ничто не бодрит лучше адреналина!

Тем временем Рассел впитывает спиртное как губка. Грязный слабый смертный с отравленной кровью, он — ходячее несчастье, но именно поэтому его и выбрали столько лет назад, что он идеально подходит для такого дела. И еще потому, что его легко купить.

Оправившись от испуга перед Александером, Рассел вскидывает голову. С пьяной бравадой идет через сад, вдоль крытой галереи, по ярко освещенным залам, полным музыки, смеха и средневековых шедевров, на которые такому, как Рассел, и дыхнуть бы не сметь. Но Рассел не знает истинных ценностей. У него на уме: проскользнуть через узкую каменную аркаду — и вниз по темным лестницам в старый парк. Айна пристраивается к Александеру, когда их подошвы ступают на остывшую землю, и, взяв его руку, чувствует, что почти согрелась.

Сейчас Александер напоминает древнего воина: его взгляд устремлен вдаль, ищет невидимую угрозу. Ему подошли бы броня, меч, щит и грозный клич, обращенный к небесам. Лишь при взгляде на ее лицо далекий взгляд фокусируется, и тогда в самой Айне просыпается воин. Этот смягчившийся взгляд наделяет ее ощущением силы, и ей кажется, что будет достаточно одной улыбки, чтобы сокрушить мужчину.

Всю дорогу Рассел держится впереди. Покачивается и спотыкается, направляя их мимо вереска и вьющегося плюща к пологому склону холма. Сквернословие и бессмыслица срываются у него с языка, как сточная вода, но они оба не хотят, да и не могут вслушиваться в его бормотание. Они так молчаливы, что Рассел через каждые несколько шагов оборачивается, чтобы удостовериться, здесь ли они. Может быть, с надеждой, что пропали.

Но бахвальство и бравада не мешают ему вести их к дорожке вдоль Гудзона, на которой они впервые встретились, точно по прямой. Сейчас — канун Нового года, и Расселу хочется скорее покончить с этим темным, мерзким делом и вернуться к свету и теплу тех, кто стареет. Пиво придает ему храбрости, темнота кружит голову, и он слишком громко хохочет в тишине парка, покинутого ради мест, блещущих и мигающих огнями. Кажется, весь Нью-Йорк поддался фантазии, что завтра в самом деле начнется новая жизнь.

Айна понимающе усмехается. Для нее все так и будет, но, хотя эта мысль и раздувает угли ее голода, она сохраняет циничный взгляд на вещи. Трудно надеяться на будущее, когда твои воспоминания ограничены двенадцатью месяцами. Но и цинизм не поможет остановить ход часов и не убедит других, что их надежды, взмывающие к пустому небу как бесполезные молитвы, рассыплются в прах, не дойдя по назначению. Лучше просто надеяться, что переживешь ночь.

Айна морщится, сглатывая подкрашенную кровью слюну. Сейчас все ее внимание приковано к артерии на шее Рассела. Она пульсирует, как неоновая реклама, манит и светится в чернильно-черном парке. Он оборачивается, принимает ее оскал за улыбку и улыбается в ответ.

— Йо, Алекс! — окликает он, каким-то образом догадавшись, как ненавидит Александер эти скрежещущие односложные слова, слетающие с его грязного языка. — Твоя девчонка меня хочет.

Он смеется, а Александер сжимает ладонь Айны так сильно, что ломает ей палец. Боль отвлекает ее и притупляет голод, но дает лишь временное облегчение, как мазь, наложенная на свежую рану. Теперь ее очередь успокаивать Александера. Слава богу, они срываются по очереди. Наверное, в том числе поэтому у них получается ладить. Когда они обогнули дуб, полузадушенный плющом, она заставила себя заговорить с уверенной легкостью:

— Ты когда-нибудь моешься, Рассел?

Они тремя волнами прилива проникают под развалины моста.

— Хочет меня, Алекс, — нараспев повторяет Рассел, пятясь задом и нацелившись в них незаряженными пальцами. — Еще как!

— Цепи, пожалуйста. — Голос Александера хлещет по опорам моста, как ветер по гальке, и Айна вздрагивает от удовольствия. Господи, как действует на нее даже его голос!

— Ее первую.

Рассела растревожил этот безжизненный звук, но он проделывал все это уже восемь раз и, отбросив мысль об опасности, отворачивается, хихикая про себя насчет извращенцев, вуайеристов и дерьма. Его сапоги, шлепая по покрытому грязью бетону, напоминают Айне клоунские башмаки, и она фыркает. Александер вновь крепче сжимает ей руку. Она уже протрезвела, но не против того, чтобы он проявил характер. Как-никак, он делает это ради нее. Ради них обоих.

Вместо шагов Рассела она вспоминает его шаги: как легко и уверенно он шагает по миру… рядом с ней. Она уже записала, как спокойно ей рядом с ним, и сейчас успокаивается, глядя на его силуэт на подсвеченном фоне — трехмерный проем в плоском мире. В искусственном свете он выглядит неприметным, несмотря на высокий рост. В его время модно было подбривать затылок и шею, — к счастью, это и сейчас сходит за стильную классическую стрижку. Но в темноте, где он дома, его плавные черты сливаются в непроницаемую каменную глыбу.