Палачи и жертвы - [10]

- Тсс, да тише ты (стал озираться по сторонам), че это ты такую херню еще не забыл? Ну и город у вас, Мамед, одни хулиганы и оборванцы. Контраст дикий.

- Коба, запомни, Восток - дело тонкое. Не все тут оборванцы. Тем более что у меня есть одна информация...

- Какая такая информация? Говори же (приблизился к нему).

- Да переводят скоро сюда одного гагаша (блатного парня). Такого, задубевшего рецидивиста.

- Ну и что? Тебе страшно?

- А то нет. Для него ничего не стоит кого-то прирезать. Это ты понимаешь или нет?

- А как его зовут?

- Некий Мешади Кязым. Я это тайком узнал, через надзор.

- Ну и что же?

- А то, что он не просто так будет отсиживать здесь свой срок. Это все не просто так, Коба, поверь. Он получил заказ. Кто его клиент, я могу только догадываться.

После этих предостережений Иосиф Джугашвили приуныл не на шутку. Он весь вечер просидел рядом с МамедЭмином Расул-заде (чего раньше никогда не делал даже на воле), и пытался собрать подробную информацию про этого таинственного Мешади Кязыма. Но по большому счету, ему мало что удалось узнать, ибо Расул-заде ничего определенного сказать не смог. Он говорил много, но ничего конкретного. Но Коба был хитер. Он к тому времени прошел большую школу жизни, повидал уже тюрьмы, побеги, обыски и слежки. Так что, он нутром, животным инстинктом своим чувствовал опасность. Коба прекрасно понимал, что этот Мешади Кязым, которого он не знал, не какой-то там Рижанин, на которого можно спокойно натравить полоумного Сулеймана. Хотя Рижанин сам по себе тоже не шавка. От этих раздумий Кобе становилось жутко, даже холодно. Его пятки затряслись, а руки похолодели, когда в камеру вошел тот самый Мешади Кязым. Этот момент я хотел бы подчеркнуть особо. Такое было ощущение, будто дворецкий на балу, под звуки клавесина или органа объявил о визите высокого гостя, мол, граф Сангалов пожаловал. Камера-распределитель замычала, а ее жильцы приветствовали почетным гулом авторитета, который мощными шагами вошел в камеру и занял свое, уже заранее отведенное место в самом углу камеры. Это был высокий парень лет 30-ти, с прямыми черными волосами на голове. На щеке был огромный шрам. Сразу было видно, что он здесь завсегдатай. Многие из заключенных даже не знали его в лицо. А это и не важно было по тюремным меркам, главное все о нем слышали. Молва о небезызвестном "уркагане", атамане преступного мира Мешади Кязыме, стабильно господствовала в мозгах людей, хотя бы немного связанных с уголовщиной. В камере сразу же стало страшно. Какой-то другой, то ли тяжелый, то ли свободный (черт его знает) воздух наполнил помещение. В тюрьме пошло движение. От этого Мешади Кязым оказывался в еще большем выигрышном положении. При виде Мешади Кязыма Иосифа Джугашвили охватил ужас.

Вы знаете, что такое ужас? Ужас и страх-это разные понятия. Когда вы находитесь на приеме у министра или короля и у вас от волнения коленки подкашиваются, то это страх, обычный страх. Он проходит, и вы знаете (и даже чувствуете) это во время аудиенции. Когда вы на фронте с оружием в руках идете в бой и не знаете, выживете или нет, то это тоже страх. Так как вы подсознательно уже готовы умереть от пули врага (хотя и надеетесь на лучшее), даже рисуя в уме возможную сцену своей

гибели. Когда человек теряет своего ребенка, он попадает в депрессию, его охватывает отчаянное равнодушие ко всему окружающему. Это все не связано с ужасом. Ужас-это то, чего ты еще не знаешь, но предвкушаешь. Этот ужас, стоит, как бы над тобой с огромным ножом в руке, и спокойно улыбается. А ты мечешься под ним, или под его тенью, и никак не можешь высвободиться оттуда. Это как кролик, убегая по лужайке от коршуна или грифа, с ужасом ощущает сверху грозную тень хищной птицы, которая не упускает из виду свою добычу. Вот это самое чувство в полной мере ощутил на себе будущий Генералиссимус. Он не знал, что ему делать. Ему вдруг стало

очень одиноко. Он вспомнил Гори, родную Грузию, Кахетию, даже Москву, своих соратников по партии. Он возненавидел Баку. В тот момент Расул-заде услышал, что он один раз даже заныл от тоски. На Кобу надвигалась серьезная угроза. И в принципе это ощущали в камере почти все, ну, за исключением может быть, камерных "шнурков".

"Помоги, Мамед, я уже не могу. Нервы сдают", услышал за спиной Мамедэмин Расул-заде умоляющий голос Кобы. Это было ночью, когда все спали, или должны были спать. В темноте виднелись только усы Иосифа. Будто эти слова произнесли именно усы, а не он сам, так как его тело проглатывал непроницаемый мрак. Хоть и стояла глубокая ночь, но тишины не было, кругом сильно храпели, а на улице приглушенно лаяли тюремные

собаки. А в перерыве между этими звуками до Расул-заде доносился из дали слабый голос моллы. Он пел на улице, на свободе, молитву. Коба надрывался, даже задыхался. Он боялся, возможно впервые, по крайней мере таким его никто не видел. На него было жалко смотреть, и положение становилось катастрофичным еще и оттого, что Коба по своему характеру был человеком сильным, храбрым, но и он не мог устоять перед таким диким и смертоносным прессом. Это было выше его сил. Расул-заде дал ему ценный совет.