Пахарь - [40]

— Твое мнение — это и мое мнение, командир!

— Ой, не прибедняйся!

— А выступит, если ты не возражаешь, Ринат Галиуллин. У него и выработка, и дисциплина. И чутьем не обманут, новое издали распознает. Охотно идет на взаимодействие. А еще недавно был индивидуалист. Не верится даже, что так быстро перековался. Организуем и аплодисменты.

— Зачем в деловой обстановке аплодисменты?

— Ну, мне пусть люди аплодируют, если ты человеческой благодарностью сыт по горло. С Галиуллиным сам переговоришь?

— Обязательно. Хочу, чтобы каждое его слово в десятку попало.

— Скажи, командир, тебя там, у моря, тоска заедала?

— Какая тоска?

— Серая, или зеленая, или черная — не знаю, какой у нее цвет. Или ностальгическая, если цвета ее ты не запомнил. Ты не знал, куда себя деть, и придумал эту рабочую эстафету.

— Придумал! Высоко ты меня ставишь. Говори: перенял. Я хочу готовую идею пересадить, как дерево, в нашу плодородную почву.

— Вообще разумно.

— Нескончаемые претензии друг к другу надоели. Пора научиться сообща искать выход из трудных ситуаций. Если искать постоянно мальчиков для битья, непременно настанет день, когда этим мальчиком будешь ты.

— Ладно тебе. Бьют-то давно уже не больно, одна острастка. Давай менять пластинку. Люблю быть инициатором, — мечтательно так сказал Толяша Долгов. — Может, и к награде представишь, не одни блины горелые мне должны доставаться. Намек-то хоть понял?

— Думай, дорогой, думай. Иди.

Оставшись один, Дмитрий Павлович попросил соединить его со Свердловском. Затем связался с директорами заводов «Уралэлектротяжмаш» и «Уралгидромаш». Сказал, что, следуя принципам взаимодействия, которые лежат в рабочей эстафете, трест готов оказать посильную помощь машиностроителям, если те изыщут возможность ускорить изготовление электродвигателей и насосов. Услышал в ответ:

— Благодарю. Сварщики нам нужны хорошие. Но гонять людей туда-сюда, наверное, нет резона. Вы вот чем помогите. К октябрьским праздникам, к новому году фруктов, овощей свежих подбросьте. Но особая просьба — весной об этом побеспокоиться. К нам весна на три месяца позже приходит, так вы пришлите ее в рефрижераторе. Весенний авитаминоз, он, знаете, сказывается на производительности труда.

— Думаю, изыщем и рефрижератор, и чем его загрузить. Одалживаться для этого не придется, у нас отличное подсобное хозяйство. Поделимся и луком, и арбузами. Будущим летом готовы принять детей ваших работников, человек двести, в школьный трудовой лагерь. Он у нас в саду-совхозе. Пусть поживут у нас лето, пропитаются солнцем.

— Вот это человеческий разговор, — ответили в Свердловске. — Ничто так не облегчает руководителю жизнь, как взаимный учет интересов. Надеюсь, в делячестве нас не обвинят — о людях заботимся. Давайте будем выполнять то, о чем договорились.

Директору второго завода Дмитрий Павлович уже сам предложил то, о чем его попросил директор первого. Он не только просил, но и давал, и потому легко договорился. Голубев записал нужные координаты и принятые на себя обязательства. В принципе дело было сделано, поставки уникального оборудования обговорены и согласованы.

Теперь предстояло заручиться содействием начальника Голодностепстроя Иркина Киргизбаева. «Зачем мне его содействие? — горячась, думал Дмитрий Павлович. — Не мешал бы, не ставил палки в колеса». Отношения с Киргизбаевым у него испортились после того, как в конце минувшей пятилетки Киргизбаев показал освоенными пятнадцать тысяч гектаров земель, которые все еще были в работе, и тем самым существенно улучшил показатели территориального строительного управления. Но, улучшив показатели с помощью росчерка пера, Иркин Киргизбаевич залез на год вперед, а Голубев потом, расшибая лоб, доводил до кондиции земли, которые давно уже числились освоенными. Тогда, на рубеже двух пятилеток, он мог кое-кому открыть глаза, однако не ринулся в бой. Соотношение сил складывалось так, что его устранили бы с пути, и он, ничего никому не доказав, уступил бы свою должность такому же показушнику, как Киргизбаев.

Потом эти введенные на бумаге, но первозданные в своей нетронутости целинные гектары выставляли Голубева в неверном свете, а Киргизбаев остался в стороне и отвечал только за недогляд, за чрезмерную доверчивость. И между ними легла межа. Неприязнь к Киргизбаеву, сознательно подставившему под удар его и многих других своих подчиненных ради создания кратковременной видимости благополучия, была у Голубева глубокая, и он не скрывал ее. Актером он не был, выдавать желаемое за действительное не умел. Дмитрий Павлович мог бы простить Киргизбаеву неуверенность, неумение руководствоваться не сиюминутными, а завтрашними интересами, для этого все же требовался талант, но не прощал трезвой, далеко идущей карьеристской расчетливости, ставки на сильную руку наверху, которые, как ему казалось, были присущи Киргизбаеву. Промолчав тогда, Голубев потом обрел мужество называть вещи своими именами, а на партийно-хозяйственных активах Киргизбаеву пришлось-таки испить критики. Отношения натягивались, дело страдало. Голубев на людях никогда не отзывался о своем начальнике плохо. Поддержка областного комитета партии позволяла ему работать спокойно и уверенно.