Паду к ногам твоим - [38]

Хазаров усмехнулся едко:

— Не думаете, что он коршунят высиживает? И напрасно. Война в Испании Гитлеру на руку: отвлекает общественность. А притихший германский фашизм из кожи лезет, чтоб поднять промышленный и военный потенциал. Его коршунята учатся летать, бомбить, стрелять, топтать, сжигать. И хотел бы я посмотреть на вас, нейтралов, этак… лет через пять.

— Да, посмо-отрим! — убежденно сказал один из красных командиров.

— Вы видите война? — спец был благодушен. И посмеивался над каждым: чтоб поверженная Германия угрожала Франции и ее союзникам?! — Вы, русские, всегда… Как это? Увеличивать… Преувеличиваете!

К этому моменту Семушка почти со всеми и со всем ознакомился в купе: погладил на разрисованной бутылке белого коня, поцарапал — нет, не сдирается этикетка; осмотрел на девушке наряд да совсем нечаянно развязал бант и, пока ахали, как в щель, втиснулся между красными командирами. Осмотрел значки, ощупал ножны шашек. И вот оказался возле француза.

— Дядя, — спросил он серьезно, — а что у вас на пальцах?

— Пэрстни, — ответил француз.

— А для чего? Вы разве женщина?

Хазаров засмеялся, обнял мальчишку, шепнув: «Нельзя так огорчать взрослого дядю». Евланьюшка, глядя на них, улыбнулась. Она почувствовала: на душе легко, хорошо. Рафаэль рад им. И ей, и Семушке. Значит, любит! И она споет ему. Одному ему. Только вот… что же Гриша? Опустил крылышки?..

Пыжов вяло вертел в руках бутылку: такая в нее пробка засажена! Отец, бывало, вышибал их ловко. Хлоп ладонью по донышку — и лови, Гришка! Мастери поплавок к уде. Как тогда хотелось посидеть средь мужиков, так же вот обсуждавших германскую проблему. Взять щепотку самосаду, рубленного в корытце, шибающего в нос, да, похваливая крепость, пока предполагаемую, свернуть «козью ножку». Курить и, на равных, говорить медленно, с остановками. Вроде пить ледяную воду.

Сейчас ничего не хотелось.

— Ты тоже в нейтралы записался, Григорий? — Хазаров взял у него бутылку. — Нам нейтралами быть никак нельзя: задушат. Между нами и фашизмом уже идет, Гриша, война. Пока экономическая. В прошлом году фашисты имели двадцать миллионов тонн стали. Без малого. С таким настроеньем, мой хмурый друг, мы не сможем выполнить задачи партии: завершить строительство завода-гиганта в Святогорске! Или тебя пугает Сибирь?

Григорий помял бородку: какой он нейтрал? Никто он пока. А Сибирь… Что ему Сибирь? Пишут: холодный, дикий край. Пишут: воздух гудит от комаров, разного гнуса. Так ведь и комарье приходилось кормить, и мерзнуть — тоже. Страшит другое… Чьи это слова: дайте мне точку опоры — и я переверну Землю? Где ж его, Григория, точка опоры? Чтоб сразу такую вот силу почувствовать…

Его молчание Хазаров расценил по-своему:

— Я ведь, если признаться, тоже боюсь. Встретил вас — забылся на миг. Но чувствую — щемит под ложечкой. Партия направила на самый ответственный участок, а справлюсь? Изберут меня строители секретарем парткома?

Пыжов глянул на него с недоверием. Даже вроде б усмехнулся снисходительно: Хазаров-то боится? Пустое. Кто этому поверит? Разве Семушка? Так и тот…

Рафаэль достал из кармана складень — богатый, со многими приспособленьями. Из Германии, наверно, привез. Там мастаки на такие поделки. Не торопясь, штопором вынул пробку и, ставя бутылку на столик, проговорил:

— Разливай, будь хозяином. Как сложится дело на стройке, увидим. Но одного хочу — не вешать голову. Стихи, песни — пусть они сопутствуют нам в работе.

Нетерпеливая, жаждущая всеобщего внимания, похвалы, Евланьюшка с осуждением слушала слова Хазарова: зачем уговаривает мужа? Не до стройки ему, не до фашистов. О юбке думает. Как бы удержаться за юбку. И тебе, Раф, не до песен, стихов. Политика, дела у тебя на уме. Но да посмотрим. Тетя Уля говорила: «Прелесть моя Евланьюшка, у мужа все можно изменить. Даже размер обуви». Сама Евланьюшка была от политики дальше, чем французский спец по монтажу турбин.

3

Ей хотелось, чтоб дорога тянулась вечно. Пусть мелькают вёрсты, пусть все мелькает, а он, Рафаэль, — всегда рядом. Некуда ему бежать. Разве что купить газету? Играет ли в преферанс, читает ли, балуется ли с Семушкой — одинаково приятно Евланьюшке смотреть на него. Иной раз затревожится во сне: да полно, никуда она не едет, нет рядом Хазарова. Проснется в поту, вскинет голову и глядит миг, другой, настороженная. А потом улыбается затаенно: здесь он. Спит Хазаров. Странно спит: вниз лицом и голову кутает простыней. Много дум, и, конечно, не так-то просто заснуть. Да сам виноват. Разве любовь не дает полного счастья? Зачем еще изводиться чем-то?..

На одной из станций галантный француз купил букетик нежных гвоздик. Вручая, поцеловал:

— Вам, мадам. За… Как это? Великолепные песни.

После ей дарили цветы почти на каждой станции. Не только Григорий, но и мужчины из соседних купе. Язвили добродушно, передразнивая француза:

— Вам, мадам. За как это…

Но версты бежали неумолимо. И вот Хазаров сказал:

— Наш краевой центр.

Хотя стояла глубокая ночь, никто, кроме спеца, не спал. Пошли провожать красных командиров, прибывших сюда по назначению. Не чувствовалось никакой Сибири: душная теплая ночь, может, чуть повыше взняты звезды, такой же асфальт, родная речь, множество людей, огни, гудки паровозов… Мужчины говорили о вокзале. Мужчины о пустяках могут говорить часами. Кто-то, вроде бы носильщик, все повторял: