Паду к ногам твоим - [40]

На всю привокзальную площадь шумели зазывалы из отделов кадров:

— Кто по монтажной части хочет? Подходи сюда!

— Каменщики! Каменщики! Записываю каменщиков.

Между Хазаровым и Евланьюшкой встал кряжистый мужик в длинной холщовой рубахе, подпоясанной плетеным пояском. Борода во всю грудь. Волосы подстрижены кружком. За ним, дыша в затылок, выстроились, под стать ему, четыре парня. Сыновья. Двое из них держали за ручки окованный сундук.

Отец ковырнул носком пахнущего дегтем сапога землю, пнул белую щепку с зеленой корой и пробурчал:

— Осина. На день строят…

Хазаров подал голос:

— Бараки, конечно, дело временное.

— Строишь временно — строй надолго. Даже балаган. Гроза может приключиться. А то холера какая, — отмел мужик слова Хазарова. Сыновья молчали. Видно, не полагалось говорить, пока отец не потребует. Невежа и бога гневит.

Хазаров и Евланьюшка с любопытством наблюдали за ним. Мужик, озрев все вокруг, не обращаясь ни к кому, молвил:

— По старым временам на энтом-то взгорке не вокзал, Христов храм поставить полагалось: видное место. — И, обернувшись к сыновьям, оживился: — А и будет нам работы! До соленого пота.

— Маляры надобны. Женьшины, подходи. Вам по привычке махать кистью.

— Плотники, столяры! Принимаю и сразу ставлю на довольствие. Жилье — в первую очередь.

— Энто нас кличут, — сказал мужик и пошел. За ним двумя ровными рядками шагали сыновья. Народ расступался, пропуская их вперед.

…Григорий вышел из вагона последним: незачем ему опережать людей. Положил на перрон вещевой мешок Хазарова. Сын, не дав опомниться, потянул вперед:

— Ты глянь, папочка. Тут тоже кремль. Эко, вон он!

— Ох, и верно! А там, видать, стройка?

В северной части котловины, у самого подножья гор, возвышались строительные леса, краны. Высокая кирпичная труба ТЭЦ, пока единственная на всю громадную площадку, лениво окуривала неподвижное облако. Широкой серой лентой, рассекая болотца, речушки, от вокзала к стройке тянулась гравийная гряда.

— Да, старая крепость есть, а новую построим, — думая о своем, но явно не о стенах, не о бойницах — на них он и глянул-то вскользь, без особых эмоций! — проговорил Хазаров.

— А я печенкой чувствую: напишу тут свои лучшие стихи, — воодушевился Григорий. — Бежим-ка, Семушка. Видишь, цветы? — Взяв за руку сына, побежал, крикнув не то Евланьюшке, не то Хазарову: — Мы быстро вернемся.

Миновали склон. С кочки на кочку — прыг, прыг. Горят глаза у обоих: болотина-то как полыхает! Оранжевым огнем. И красотища! Вот они какие, сибирские жарки.

— Семушка, мы с тобой позовем сюда дедушку. Приедет? Тут уж его пчелам раздолье. Ох, сын! Ты упал?

Семушка выскочил на поляну. Она голубее неба. Цветы это или бисер? Склонился Семушка — ему улыбнулись маленькие звездочки, густо нанизанные на стебельки. Не видел он таких. И стал рвать горстями. Отец засмеялся:

— Не жадничай, Семушка. Я нарвал огоньков. А незабудки… мы еще придем. Мы будем приходить каждый вечер: ждать дедушку.

Их позвал Хазаров. Они снова бежали. Евланьюшка уже давно нагляделась на все и думала: «У каждого свое. У одного — построить новую крепость. И ради этого… никого не пожалеет. А себя — тем более. У другого — написать лучшие стихи. А что у меня? Сбудутся ли мои мечты?» — и Евланьюшка с мучительным вздохом глянула на Хазарова.

— Дядя Форель! Я несу тебе цветочки. Они почти красные.

И Рафаэль, и Евланьюшка сидели уже в черной «эмке».

— Ох, милый Симониз! — растрогался Хазаров. Высунулся из салона, протянул мальчишке руки. — Да ты знаешь как я люблю цветы? Особенно красные маки. Видел бы ты их, Семушка. Эти огоньки не похожи на маки, но… тоже очень славные. Спасибо.

Евланьюшку кольнула мысль: сын-то больше к отцу да к Хазарову льнет. Иль потому, что мужчина тянется к мужчине? Вот если б у нее родилась дочь, тогда б…

Она не знала, что случилось бы тогда. Просто пожалела, что Семушка не девчонка, не дочь.

5

Машина остановилась возле двухэтажного дома, расцвеченного лозунгами, плакатами. Подступы к нему надежно прикрывали широкая траншея, штабели кирпича и неошкуренных бревен.

Бритоголовый мужчина, встретивший Хазарова, сказал:

— Вот и наш штаб. Выйдем?

— А нам куда? — воскликнула Евланьюшка, боясь, что Рафаэль уйдет и забудет о них. И бритоголовый мужчина, и Хазаров засмеялись.

— Ключи от квартиры у меня, — сказал шофер. — Не волнуйтесь.

— Места, надеюсь, всем хватит. Займитесь сегодня домашними делами. Ева, назначаю тебя главным квартирмейстером. Смотри не осрамись. — Хазаров достал из нагрудного кармана гимнастерки бумажник. Протянул ей деньги: — Что-то, возможно, придется купить. Пожалуйста. Да не морщись, бери!

Взяла Евланьюшка, а лицо залила краска, будто зноем пахнуло на нее. «Вот оно счастье! — чуть не закричала она. — Каждый день ждать и встречать Рафа. Я — хозяйка!»

— Дядя Форель, а я кем буду? — обиженно пропищал Семушка, высунувшись в окно.

— Мы с тобой, Симониз, всего лишь младшие помощники главного квартирмейстера. Каждое утро станем поливать цветы. Мусорить…

…Квартира оказалась небольшой, в каменном доме. Окна глядели на западную сторону. И ту милую картинку, о которой думала Евланьюшка, стоя на вокзале, словно уже поднесли ей. В окна хорошо видны вся пойма реки, зеленая, с голубыми полосками притоков, паромная переправа, старая крепость.