Паду к ногам твоим - [36]

Прозвенел колокол, извещая пассажиров, что поезд отправляется. Друзья торопливо поднялись в тамбур. Семушку привлек красный ручной тормоз. Как-то он крутится? Попытал: хорошо крутится. Пощелкивает. Хотел и в обратную сторону испробовать, да отец удержал:

— Нельзя баловаться!

Решили посмотреть на Тулу. Евланьюшка встала чуть позади Хазарова. Ей казалось, что Рафаэль с молчаливой грустью смотрит на мелькавшие дома, деревья. Окликни его, тронь — эту грусть сменит улыбка. Сильная улыбка у Хазарова. Что только не прячется за нею! Боль, разочарование, раздражение, слабость, даже неприязнь. Есть ли человек, который бы вывел Хазарова из себя? Чтоб он накричал, чтоб…

«Не прячься за улыбку, Хазаров, — подумала Евланьюшка. — Что тебя гонит в Сибирь? С такого высокого поста — на стройку…» В душе происходило что-то непонятное. То вкрадывалось огорчение, то бодрящим ветерком врывалась радость: а ведь взял с собой!.. Взя-а-ал… Раньше в Сибирь ссылали непокорных. Теперь… Конечно, теперь все изменилось. Непокорные стали хозяевами. И… заманчиво побывать там, разбудить этот край. Тетя Уля… Как она причитала? «Много соколов в голубом шатре. Есть и орлики, есть орлы. Ты ж синичка. Ты ж воробышек. По твоим ли крылам их большой полет?»

Евланьюшка поглядела на Хазарова. Без Хазарова… Да разве решилась бы она поехать без него? Но она совсем не слабая синичка. Сил в ней довольно, даже с избытком!

— Рафаэль, — позвала Евланьюшка. И посмотрела на мужа, умоляя уйти, оставить их вдвоем. — Рафаэль, я не могла поступить иначе. Без тебя мне сразу опостылели речи. И работники КИМа стали чужими, неинтересными. Я поняла: у вас я черпаю силу, — она вдруг перешла на «вы». — Даже больше… Я не смогла бы жить, не будь вас…

Григорий не ушел. Хазаров улыбнулся:

— Это признание в любви?.. Гриша, ты слышишь, о чем жена говорит?

Муж отозвался с горькой иронией:

— Эко диво! Она давно по тебе сохнет. Когда поехал в Германию, до Смоленска гналась: только б помахать Рафу ручкой. Потом каждый день надоедала: а реакция — это опасно?

— Григорий! — воскликнула Евланьюшка.

— …Я объяснял ей: смотря для кого. Для Хазарова — очень опасно. В самом пекле. Штурмовые группы Гитлера… Договорить она не давала. Хваталась за голову: «Дался ему этот интернационал! Пусть сами борются с фашистами». Она готова, Раф, посадить тебя в передний угол и молиться денно и нощно.

Ух! Евланьюшка съела бы мужа глазами. Болтает, как бабка! Молиться денно и нощно… Из ревности все, Конечно из ревности! Он просто… мстит ей! Евланьюшка провела ладонями по щекам — они пылали огнем.

— Не преувеличивай, Григорий. И… хватит об этом. — Хазаров открыл дверь в вагон. — Прошу вас, друзья. Симониз, ты оставь это красивое колесо, а то нам, пожалуй, накостыляют по шее.

Когда рассаживались в купе, Хазаров глянул на примолкшую Евланьюшку и сказал что-то по-немецки. Вернее, слова сами собой вырвались. По чувству, с каким они были произнесены, Евланьюшка догадалась, что это слова о любви. Он любит ее! Но скрывает.

— Что ты сказал? — спросила она нежно.

— Ну уж… так сразу вам все и выкладывай! — рассмеялся Рафаэль. — А впрочем… так, пустячок. Сказал: привел я двух «зайцев» и маленького зайчишку по имени Семушка.

Она не приняла всерьез его слова. И не унялась:

— Мне все-таки хочется знать: что ты сказал? — Ее растерянности как не бывало.

— Вот что, мамочка, слушай: опять ты со мной, чем я заслужил… А что заслужил, дядя Форель?

— Ох ты, плутишка! Выдал им дядю Фореля? Не стану больше учить. Кончено! — и, стараясь оправдаться, сказал: — Я прочел стихи Гете. Григорий, наверно, их знает: «Опять со мной! Со мной! О боги! Чем заслужил я рай земной?» Нет, я очень доволен, друзья, что вы едете со мной в Сибирь. Билеты мы возьмем. Дорогой многие сходят. А сейчас отметим это важное событие. И ты, Ева, споешь.

Семушка обиженно канючил:

— Дядя Форель… Вы послушайте, дядя Форель… Простите меня. Я им больше ничего, ничего не скажу. Вот честное слово!

— Ну ладно. Но тебе теперь придется доказать это.

2

Два человека в купе отвлекали внимание Евланьюшки. Хотя… Семушкой можно пренебречь. Егозливый, конечно, но… Семушка не в счет. А девица… Как же она закатилась сюда? Не успело поспеть яблочко, а уже… поведение! Вроде б в окно смотрит. Никто-то ее не интересует. Даже Хазаров. Не мигая смотрит. Да все для виду. В окно-то ничего не видно: заполоскало его, мутное, грязное. Зато мужики, как один, отражаются в нем, что в зеркале. И Хазаров тоже.

Рафаэль первым заметил: жарко девице. Взялся открывать окно. Будто это простое дело. О Евланьюшке он и думать забыл. Каково-то ей? Холодно или жарко? Два красных командира бросились помогать. Даже французский специалист по монтажу турбин не усидел на месте. А куда б ему, тюхряку старому, соваться? Ох, и глупые мужики! Лбы рассадят, только б угодить красавице.

Да ладно. В восемь рук, а не справились. «Пусть попреет, — думала Евланьюшка. — В такой одежке и на морозе запаришься. Черт-те во что вырядилась…»

На ней самой — длинное, модное платье. Но ведь оно простенькое да, вдобавок, мокрое. И без украшений. «Ваши прелестные очертания — лучшее украшение», — сказал ей портной, когда она попыталась заговорить об этом. И все-таки сейчас ей очень не хватало украшений. Смотреть на «прелестные очертания» — это ведь не входит в правила хорошего тона.