Падший ангел - [64]

В «Газете бедняков» увидело свет одно его стихотворение, где Вашку утверждал, что он — ангел, упавший в грязную лужу, которая служит пристанищем для диких кабанов. То был намек на родственников. В Башту его сочинение произвело сенсацию. Некий поэт, проживающий в Рефожуше, уязвил его сатирой, которая начиналась так:

Соловей из Селорику,

Кто твой клюв так заострил?

Вашку Маррамаке послал поэту вызов через двух бесстрашных бывших ополченских офицеров из Браги. Его противник — достойный последователь Алкея и Горация в том, что касалось лиризма и любви к собственной плоти, бежал из Башту, как его наставник некогда бежал от легионеров Октавия.^{289} Поэты, как правило, не желают, да и не должны погибать в битвах. Их предназначение — даровать бессмертие храбрецам. Песнопевец из Рефожуша рассуждал так, но бард из Селорику более походил на рыцарей времен Крестовых походов, которые играли на цитре и, как Рауль де Куси,^{290} погибали между двумя рифмами и тремя ударами меча.

Это событие сообщило Вашку героический ореол. Он заставил бежать стихоплета, который глумился в газетах над властями и подписывался «Ювенал из Кабесейраша».

Дамы обожали Вашку почти до исступления.

Женщины, живущие в холодных землях, орошаемых потоками с гор, любят отважных трубадуров. Они мечтают услышать из уст поэта:

Я вам пойду служить на поле брани

Иль в песнях сладкозвучных, необычных

Увековечу славные деянья.^{291}

Вашку опробовал крепость своей руки в песнопениях старого рода и всегда говорил, что «оттачивает смычок своего ребаба».^{292} Ребаб был весьма распространенным в 1848 году музыкальным инструментом. Но в портской газете «Народное эхо» время от времени раздавался анонимный вопрос:

Соловей из Селорику,

Кто твой клюв так заострил?

* * *

В течение полугода Вашку Маррамаке хранил образцовое целомудрие, живя любовью к обитательницам замков из своих виршей. Плодом этих невинных ребячеств оказались редондильи,^{293} почти все хромые. Вашку искал деву, которая была бы достойна обрамления, созданного его фантазией. Но в землях Башту таковых не нашлось. Девы там столь же объемисты, как тыквы — это тыквы-молодицы. Но он мечтал о воздушной женщине. В то время женская воздушность была в моде и воплощала очарование; сегодня поэты-реалисты клеветнически именуют таких дам анемичными и страдающими бледной немочью. Мы, юноши прошлых времен, владевшие лирой и возвышенным духом, желали, чтобы наши возлюбленные — по разным причинам — питались утонченным ароматом цветов, подобно тому как это делают, по словам Камоэнса, некоторые семейства, живущие по берегам Ганга. Но модные ныне поэты под предводительством сеньора Рамалью Ортигана^{294} с усердием ресторанных зазывал проклинают поджарых дам, ибо те не съедают в один присест несколько килограммов говядины с горчицей, не пьют черное пиво и не намазывают на хлеб свежее масло.

Образ женщины, которая сверкала в золотой пыльце видений фидалгу из Ажилде и к которой он страстно стремился, был не таков.

Он стал искать этот образ в парке Сан-Лазару в Порту. Появись там Вашку одним воскресеньем раньше, ему встретились бы пять барышень хрустальной прозрачности, достаточно начитанных в «Телемаке» и знающих наизусть самые чувствительные эпизоды «Эрика» и «Маркитантку» Палмейрина.^{295} То были пять сокровищ Порту, драгоценных изяществом духа и талии — столь утонченные, что они напоминали кающиеся души из «Божественной комедии», завернутые в тарлатан.^{296} Эти барышни, принадлежавшие к различным семействам, были предметом волнения своих родителей, ибо по поводу брака они в один голос говорили, что ни в парке Сан-Лазару, ни в Филармонии, ни на одиннадцатичасовой мессе им не удалось встретить человека, который понял бы их. Итак, каждая из них была воплощенной мечтой Вашку Маррамаке. Однако, к несчастью, он появился в Порту с недельным опозданием, потому что как раз к его приезду все пять incomprises^{297} вышли замуж за пятерых бразильцев.^{298}

Вашку объездил всю страну, ища повсюду созвездия дам в нашей астрономической системе. Он побывал в Синтре, в Кашкайше, в цирке Ларибо́, в ученых гинекеях^{299} превосходнейших сестер Круш и на знаменитых балах во дворце маркизов Виана. Он слышал рядом с собой рев львиц и внимал металлическому холодку размеренных речей аристократических дам. Своей холодной рукой он сжимал пылающие опаловые персты дочерей маркизов. Он чувствовал, как во время головокружительных полек к его лицу мягко прикасаются их завитые букли, которые могли бы обнаружить гальванический ток в мужчине, если бы Гальвани раньше не открыл его в лягушках.^{300} Но он не ощутил ничего! Честное слово, ничего! Говорят, что, когда Вашку покидал лиссабонскую гавань, его сердце по своей пустоте могло соперничать с карманом, а сам он, склонив голову на грудь, плакал обильными слезами и, глядя на Берленгу,^{301} вопрошал у слепой судьбы, не в этих ли скалах скрывается женщина его мечты.

Он вернулся в Ажилде, пристрастился к игре в триктрак с аптекарем Макариу Афонсу и стал обучаться искусству политики у мирового судьи. Этот государственный муж, агент по выборам, награжденный мантией Ордена Христа, подстрекал его отправиться в парламент, обещал ему победу на выборах и рассказывал, как он вскрывал избирательную урну всякий раз, когда было нужно, чтобы победила справедливость.