Падение Икара - [24]
Один из солдат метнул копье; оно попало в грудь Карпа, заслонившего собой Дионисия. Дионисий склонился над упавшим; меч, ловко направленный в спину, прошел ему в сердце.
— Чтоб камня на камне… — прохрипел наконец Сулла, вскочив на коня, и стремительно погнал его прочь от этого страшного места, где впервые за всю свою жизнь услышал он правду о себе.
Когда Ларих, возившийся во дворе, увидел зарево в стороне Вязов, сердце у него замерло. Забыв обо всякой осторожности, он бегом кинулся к усадьбе.
Догорала солома: огненным веером разлетались хлебные зерна; в закопченных, потемневших от дыма стенах не было ни окон, ни дверей. Посредине двора лежали убитые Гликерия, Карп и Дионисий. Откуда-то выполз Негр и с воем кинулся к Лариху. Ларих взял собаку на руки и горько-горько заплакал.
Письмо Парижа
Уведомить Тита и Никия о смерти Дионисия он считал обязанностью, но как? Прийти самому к Титу он побоялся и решил послать племянника. Пусть расскажет… А вдруг подслушают? И он написал длинное письмо, в котором в точности излагал все случившееся, но Суллу заменил сиракузским тираном Гиероном, а Дионисия — учеником Аристотеля Феофрастом, имя которого часто слышал от старого врача; об исторической точности и хронологии Ларих не беспокоился. «Тит поймет», — решил он и отправил племянника по адресу, который ему сообщил «на всякий случай» Дионисий.
Тит нисколько не удивился, увидев во дворе незнакомого бедно одетого юношу, шагавшего прямо к нему: новый заказчик. Юноша оказался, однако, привередливее, чем можно было ожидать по его костюму. Он отверг все, что увидел, и попросил показать ему то, что лежит в мастерской. Тит предупредил его, что там находится только то, что сделано на заказ и продано. Юноша упрямо просил показать ему эти надгробия: может быть, он выберет образец. В мастерской повел он себя совсем странно: с шумом перевернул две-три плиты, даже не глядя на них; воровато огляделся вокруг и, поманив Тита в самый дальний угол, сунул ему в руку дощечки[66], шепнув в самое ухо: «Прочтешь, запершись, один на один», — и вышел из мастерской, крикнув, что он, пожалуй, еще завернет к нему, если не найдет ничего лучшего.
Озадаченный Тит ощупал дощечки и сунул их за пазуху. Кто-нибудь предупреждал его о грозящей опасности? Не только близких, но и знакомых у него в Риме не было. Дионисий? Но почему такая таинственность? Ловушка, чтобы погубить их? Он собирался уже подняться на настил, где у него с Никнем была и столовая и спальня, и прочесть загадочное послание, но тут пришли за готовыми надгробиями, появились новые заказчики, и Тит освободился только к вечеру. Он запер мастерскую, поднялся наверх, уложил Никия спать и развязал дощечки.
Сначала все представилось ему сплошной чепухой: сиракузский тиран… Феофраст… смелое и благородное обличение… Внизу — совершенно нелепая строчка:
«Аргена взял с собой. Хирал».
И вдруг его словно что-то ударило… Ларих из осторожности написал свое имя наоборот: «аргена» значит «а Негра»; встретились не сиракузский тиран и Феофраст, а Сулла и Дионисий, и Дионисий убит. Тит еще раз прочитал письмо. Ларих заметал следы не особенно искусно: о Феофрасте было сказано, что он приютил человека, занесенного в проскрипционный список. Тит глухо застонал. Никий проснулся и бросился к нему.
Смерть дедушки произвела в Никии глубокую перемену. От веселого, бойкого мальчика не осталось и следа; он стал молчалив, сразу осунулся и ушел в себя. К Титу он стал особенно внимателен и нежен, но никогда не заговаривал ни о Дионисии, ни о Вязах. Тит чувствовал, что он о них непрестанно думает и тоскует. «Сломанный дубок», — с горечью думал о нем Тит: мальчик таял на глазах. Спасением явилась болезнь Тита. Тит заболел и болел тяжело и долго. Никию иногда казалось, что он не выживет. Страх за дорогого человека, уход за ним, заботы по хозяйству — все обрушилось на Никия; тяготы настоящей минуты заслонили прошлое. А когда Тит начал поправляться, оба, и дядя и племянник, увидели, что им грозит жестокая нужда.
У Тита всегда было много заказов, но зарабатывал он мало. Его клиенты, бедняки из соседних кварталов, заказывали не памятники и большие плиты, а маленькие плитки с короткой надписью и без всяких украшений; ими закрывали ниши в колумбариях[67], в которых стояли урны с пеплом покойного. Платили за них мало. Болезнь Тита унесла все скудные сбережения каменотеса; приходилось перебиваться со дня на день и довольствоваться иногда одним хлебом. Тит попробовал оставлять племяннику львиную долю, но Никий это живо заметил, и никакие клятвы Тита, что он сыт и больше ничего не хочет, не могли заставить мальчика взять лишний кусок. И взрослый мужчина и мальчик ломали себе голову, что предпринять, чтобы не умереть медленно с голоду. Никий придумал первый.
