Падение Херсонеса - [17]
.
Как только руссы взяли Херсонес, так и открылась им тайна «чуда» ромейского: во время осады они, руссы, что ни день засыпали ров, подымали насыпь к зубцам стен, а на утро насыпь исчезала. Оказалось, хитрые и трудолюбивые херсонеситы сделали подкоп под стену. Ночами перетаскивали землю во внутрь города, уносили подальше, ссыпали у Кентарийской башни. Руссы поразились, какой огромный холм насыпали.
Владимир и вои стояли у изножья. Ромеи, ромеи… Гору подняли. А вранья, вранья наворотили, стращая Богом, столько, что и горы мало. Стоило ли — ради вранья — менять древних богов на знак креста? Лучший разговор с тобой, ромей, видно, один — сбить с ног, да коленом на глотку.
5
Горько. Безутешно.
— Почему я жива? Почему я не умерла? Господи, помоги умереть. Лучше быть мертвой, чем ехать в Скифию.
Целовала близких. Ласкала, прижимала к груди любимого котенка.
В дворцовой зале было много народу. Василий вызвал всех, кому предстояло сопроводить Порфирогениту. Василий отдавал распоряжения. Константин, мрачный, сидел на обитой парчой скамье.
Порфирогенита после бессонной ночи была бледна. Ни кровинки в лице. Даже природной смуглоты поубавилось. Глаза ее, огромные сияющие глаза, были полны слез. Слезы ручьем лились по щекам.
— Зачем, Господи, ты дал мне красоту? Родиться бы мне уродиной, родиться хромой, горбатой. Никто бы меня не видел, ни царь болгар Самуил, ни князь славян Владимир. Жила бы я в нашем доме, рядом с вами, дорогие мои братья, рядом с вами, милые сердцу слуги. Жила бы, не покидая гинекеи[6].
Константин уронил голову на грудь. Он сам готов был плакать.
Два царя, два брата были очень похожи. Одинакового строения головы, носы с горбинкой, черные глаза, стесанные, словно из камня сотворенные скулы. Но похожи были так, словно Василий — отец, Константин — сын. Василий, смолоду в заботах государственных, старел на глазах. В последние годы особенно быстро. Был почти сед. Поседела даже борода. Константин — охотник, беззаботная душа, мужал, стал шире в плечах. Но всегда был молод.
У знатных женщин Византии жизнь, скрытая от любопытствующих глаз. Им редко приходится покидать гинекею. Но дочь царей, сестра царей имеет право на своеволие. Анна и Константин были с детства дружны. Сестра была прекрасной наездницей. Как Артемида-охотница. Константин выезжал на охоту в леса и горы Месимирии не с собаками, а с двумя барсами. И барсы так же преданно лизали руки Константина, как и руки Порфирогениты.
Больше такой охоте не бывать.
— Брат мой, дорогой мой брат, — уронила голову на плечо Константина Анна, — скажи мне слово, я буду помнить его.
— Прощай, сестра!.. — Губы Константина задрожали. Он смолк на минуту. Не сдержался: — Стыдно, ромеи! Стыдно! Герои, наследники Героев Рима, торгуем женской красотой.
Отстранил сестру и быстро вышел из залы.
Мертвая, напряженная тишина сковала всех.
Первым пришел в себя Василий. Подозвал к себе друнгария, крупного, костистого, просоленного морем грека.
— Какой корабль ты считаешь наиболее надежным? — спросил он морехода.
— Позволь, Благочестивый, — с почтением и преданностью ответил тот, — взять снова «Двенадцать Апостолов». На нем Порфирогените будет спокойно.
— И два корабля сопровождения, — распорядился василевс. — Возьмешь вот этот дромон, «Победоносец Ромейский». И вон тот «Святой Дмитрий Воин». — Гавань была недалеко от дворца, корабли были видны из окон.
— Слушаюсь, Благочестивый.
— Ты опытный мореход. Ты умеешь то, чего не умеют другие: ходить, руководствуясь солнцем и звездами. Но с Порфирогенитой ты, друнгарий, будешь идти только и только вдоль берега. Никаких случайностей быть не должно! Я не прощу тебе их.
— Ты повелел, Благочестивый. Я исполню.
Анна присела на скамейку. И, уронив голову на ладони, беззвучно плакала.
Василий подошел к ней.
— Сестра! И мне тяжело. Как в гроб кладу красоту твою. Но ты вот о чем подумай, сестра. Те, в ком течет царская кровь, не могут жить, как живут простолюдины. Возможно, это господь бог велел тебе спасать империю.
Что он мог, могущественный царь Византии?
В Болгарии собирал войско Самуил. Не простил — не хотел прощать — ослепления ромеями взятых ими пленных. Там же поднимались мизяне. Передовые отряды их уже вторглись в пределы фракийской фемы. В Азии почти катастрофа. Только мужество легионеров, стойкость шеститысячного отряда руссов и умелое противодействие отряда наемных армян спасало Константинополь. Варда Фока подымал все новые и новые полчища азийцев. Они множились, как саранча в сухое лето.
Руссы были надежны.
Но служили не ему, василевсу.
Служили князю Владимиру.
На палубу дромона «Двенадцать Апостолов» Порфирогенита поднялась в окружении трех десятков ромеев. Были среди них и великомудрые магистры, которым предстояло описать это событие и оставить папирусы для истории. Был митрополит Кирилл и несколько пресвитеров, в Скифии Порфирогените предстояло венчание. Были евнухи, знатные патрицианки, две наперстницы, подруги и прислужницы.
После девяти дней пути ступила Анна на скалистый берег Херсонеса. Все кручи, подступающие к берегу, были усыпаны светлобородыми воинами князя Владимира. Славяне видели невиданное: ход торжественный, полный почтения к юной царевне, в которой кровь Константина Багрянородного. В этом их уже просветил пресвитер Анастас.
