П.И. Чайковский о народном и национальном элементе в музыке - [11]
(Из письма к Н. Ф. фон-Мекк от 19 марта 1878 г.)
...Что касается крайне редкого исполнения моих симфонических вещей за границей, то этому много причин. Во-первых, я русский... Во-вторых... в качестве русского человека, у меня имеется чуждый для Западной Европы элемент... Моя увертюра «Ромео и Юлия» игралась во всех столицах и нигде не имела успеха. В Вене и Париже ее ошикали. Недавно в Дрездене случилось, то же самое. В некоторых других городах — в Лондоне, Мюнхене, в Гамбурге — она имела более счастливую судьбу, но все же я через это не вошел прочно в симфонический репертуар Германии и других музыкальных стран. Вообще о моем существовании в музыкальных сферах за границей имеют понятие. Было несколько людей, которые были мной значительно заинтересованы и всячески хлопотали о моем водворении на концертных программах, но встретили непобедимый отпор. К числу таких лиц принадлежит венский капельмейстер Ганс Рихтер[29], тот самый, что дирижировал оркестром в Байрейте. Он в прошлом году, несмотря на сильное сопротивление, поместил в программу одного из восьми концертов Венского филармонического общества мою увертюру. Несмотря на неуспех ее, он в нынешнем сезоне хотел исполнить мою Третью симфонию и пробовал ее на репетиции, но комитет этого Общества нашел эту симфонию слишком русской и единогласно отверг ее. Нет никакого сомнения, что если б я ездил по всем столицам Европы, навязывал свои вещи тузам, то мог бы содействовать распространению своей известности. Но я скорее готов отказаться от всяких радостей жизни, чем сделать это...
(Из письма к Н. Ф. фон-Мекк от 27 ноября 1879 г.)
...Вчера я получил от берлинского издатетеля Фюрстнера предложение отдать ему право собственности для Германии на все будущие еще не напечатанные мои сочинения... Это уже не первое предложение, делаемое мне со стороны немецких издателей. Они для меня очень лестны, но я принужден отказывать... Мне кажется, что не следует потакать предубеждению немцев против русской музыки.
Они до такой степени привыкли только отпускать в Россию свой музыкальный товар, отказываясь что-либо вывозить из нее, что предпочитают скорее печатать контрафакции (как это они сделали с моими фортепианными пьесами и романсами), чем выписывать от русского издателя. Юргенсон едва ли не первый русский издатель, добившийся того, чтобы у него выписывали его издания. Мне кажется, что мой долг русского и честного человека требует безжалостно отказывать немцам в подобных просьбах. Вот почему я и написал вчера г. Фюрстнеру учтивый, но решительный отказ[30].
(Из письма к П. И. Юргенсону от 3 мая 1880 г.)
...Я совершенно против французских заголовок отдельных нумеров [в клавираусцуге оперы «Орлеанская дева»] и убедительно тебя прошу все их выкинуть и велеть русские заголовки переставить на середину. К чему это? Ведь французского текста нет?
(Из письма к Н. Ф. фон-Мекк от 5 июля 1880 г.)
...Какое исключительное явление Глинка! Когда читаешь его мемуары ...когда проигрываешь его мелкие пьесы, никак нельзя поверить, что то и другое написано тем же человеком, который создал, например, архигениальное, стоящее наряду с высочайшими произведениями творческого духа великих гениев, «Славься»! А сколько других удивительных красот в его операх, увертюрах! Какая поразительно оригинальная вещь «Камаринская», из которой все русские позднейшие композиторы (и я, конечно, в том числе) до сих пор черпают самым явным образом контрапунктические и гармонические комбинации, как только им приходится обрабатывать русскую тему плясового характера. Это делается, конечно, без намерения, но оттого, что Глинка сумел в небольшом произведении сконцентрировать все, что десятки второстепенных талантов могут выдумать и высидеть ценою сильного напряжения.
(Из письма к С. И. Танееву от 21 июля 1880 г.)
...Я вот уже три недели живу в маленьком имении... в абсолютном одиночестве или, лучше сказать, в сообществе с чудной, неисчерпаемой в своих ресурсах товаркой — матерью-природой. Скажу вам, что чем делаюсь старше, тем больше растет и укрепляется во мне восторженная любовь к вышеупомянутой моей товарке. И странно, что нигде, как именно в России, среди скромной сельской обстановки, я так не наслаждаюсь ею! Люблю и Швейцарию и Италию, но как-то совсем иначе: почти как красиво написанные декорации, а не живую природу.
(Из письма к С. И. Танееву от 1 августа 1880 г.)
...Я не совсем понимаю того обособления русской музыки от европейской, которое вы доказываете мне... Если я не ошибаюсь, в письме вашем нужно читать не только строки, но и между строками. Из ваших междустрочных аргументов следует, кажется, вывести ту мысль, что мы ходим в потемках, а заря нового солнца, долженствующего озарить обособленность русской музыки, лишь занимается: вся будущность ее — (В кропотливых изысканиях того Баха из окрестностей Пожарного депо
