Ой упало солнце - [43]

Сломанным лучом светился в кружке

Невидимкой месяц молодой.

«Голубыми глазами…»

Голубыми глазами

В небеса устремилось дитя.

Голубыми путями

Жизнь отходит, над миром летя.

Нет того необъятного сада,

Что клонился-шумел до меня,

И порубаны вербы, — досада,

Сестры берега давнего дня.

Нет того необъятного сада,

И в развалинах дом мой родной,

И заря не играет багряно

Над отцветшею старой стрехой.

И в заречных просторах забыто,

Как звалась родная семья,

Знать, и камень разбит одинокий

Там, где матерь рыдала моя.

Голубыми глазами

В небеса устремилось дитя.

Голубыми путями

Жизнь отходит, над миром летя.

СОЛНЦЕ

Идут верхи дерев

За отсветом к восходу.

Шумят верхи дерев

На лето, на погоду.

Гляжу, как юный лев

На стежку перед хатой

Ложится, раздобрев,

Так сановито-сыто,

И лапою мохнатой

Он упирается о плиты.

Цветут верхи кустов

И смотрят за ограду,

Идут ряды кустов

Уверенно по саду.

Я двери распахнул

И вижу — от порога

Из темени дорога

На светлую примету

Выходит, дело к лету,

И веет запахами стога.

1929

УГОЛЬЩИК

Он в угле весь, распродан уголь весь,

Поужинал, купив вина и хлеба,

И прикорнул он на возке дощатом,

Конь терпеливый посмотрел безмолвно

И ну бурьян пощипывать пожухлый.

Поедет в полночь. Далека дорога.

Низина, темень, камыши, туманы,

И ребра белые горбов песчаных,

И в отдаленье конопляный дух,

И ночь, и одиночество безбрежны.

К рассвету переедет через греблю,

Потом он въедет в узкий переулок,

Застоянную всколыхнув теплынь —

И конь заржет, и загремит задвижка,

Послышится с порога: «Это ты?»

1928

«Когда ты была со мною, лада моя…»

Когда ты была со мною, лада моя,

Был тогда истинный лад,

Как солнечный сад,

А теперь раскололся мир, лада моя.

Встала меж нами разрыв-трава,

Разрыв-трава высоко растет,

Разорвала ночи и дни.

Сперва они были что крылья ласточки:

Верх черный, низ белый, а крыло одно.

Теперь они что расколотый камень —

Колят и ранят, лада моя.

Трудно нести мне времени бремя,

Тоска разрывает мысли мои,

Как буря, швыряется снегом.

Одна снежинка падет на лед,

И ветер гонит ее в далекость,

Другая ложится на берегу

В кованый след копытный,

Разбивается третья о сук.

Трудно нести мне времени бремя.

Я знаю: все умирает.

Цветок в поле.

Дерево в лесу.

Ребенок в городе.

Все умирает, лада моя.

Не в одни двери вводит нас вечер,

Не в одном окне мы приветствуем утро,

И забыл сотворить я сказку.

Пристально я смотрю,

А вижу только видимое,

Только возможное, ой, лада моя.

«Мы уж близко подходили к дому…»

Мы уж близко подходили к дому,

Как промолвил ты, на редкость тихо:

«Рядом с нами кладбище, скажи-ка,—

Не зайдем?» Окутан полудремой,

Согласился я. Прошли в ворота.

Древние деревья с неохотой

Поклонились. Рута полевая

Пахла, над землею проплывая.

Мы свернули, сели недалеко.

Ты курил, молчал, вздыхая трудно.

Было тихо, сонно, беспробудно,

Лишь кузнечик остро где-то цокал.

Ты сказал: «А правда, здесь так славно?

Я с вокзала по дороге к дому,

Чтобы дух перевести, исправно

Захожу сюда… Не быть ли грому?»

Навалилась туч тяжелых груда,

Гром упал в их темные разрывы.

Встал я… Так недалеко отсюда

Ты лежишь теперь под тенью ивы.

1934

«Я помню дождь, и ветра зов…»

Я помню дождь, и ветра зов,

И растревоженность кустов,

И серебристый дальний гром,

И сизый дым на луговом

Просторе под косым дождем.

Орешник в молодом леске

Я осторожно разомкнул,

В тень свежую его шагнул

И на притоптанном песке

Приметил норы диких пчел,

И трепет крыл, и пятна смол.

В воспоминании моем

Тот день — оторванный листок.

В пространстве лета голубом

Склонился детства колосок,

Росою сонной окроплен,

И потонул в дали времен,

Как серебристый дальний гром.

1929

«Как тихо тут; земля и солнце!..»

Как тихо тут; земля и солнце!

Уже орешник неприметно

Светильники свои развесил,

И зеленеет мурава.

Как мирно тут: тебе на локоть

Лягушка плоская вскочила.

В воде озерной лягушата

Лесною заняты игрой.

Прислушайся; там, за горою,

Там, за вершинами дерев,

Лазурь роняет капли света

В разливы пристальной весны.

Побудем тут. Здесь все дороги,

Что землю, занятой любовью,

Приводят к нам, ее питомцам.

Побудем тут наедине.

1929

«Сизый голубь вечерний…»

Сизый голубь вечерний,

Ой же ты, сизый голубь мой!

Слети в гнездо свое,

В гнездо свое темное,

Слети же ты издалека

Из моего ясеневого края.

Сизый голубь вечерний!

Звезды ли не опечалены,

Тихие воды не вспенены?

Цветет ли солнце, тюльпан-солнце,

Раздвигая дуги-ветки

На полянах и на опушках?

Сизый голубь вечерний!

Брызни на меня сон-травой:

Вблизи тюльпан-солнца робость,

Злобу-тоску избыть,

Вблизи тюльпан-солнца, сиз-вечер,

На земле моей шум-ясеневой.

1932

ОГОНЬ

Уложил на стены крыла опаленные

И, как на листке мотылек,

Замер. Пишу в тишине, а он

Наставил ушко свое, слушает,

Как друг, как сподвижник, он любит мой труд.

Со мною дышит, думает со мною

И — только разволнуюсь — содрогается.

Давно минула полночь. Тьма кромешная

Скребет дверной косяк когтями жадными.

Изнемогаю. Друг не знает устали.

Я приближаюсь. Добрый и доверчивый,

Он смерти не подвластен. Я дышу еще.

Земля качнулась. Мгла внезапно грянула.

Упала, словно каменная глыбина.

Погиб он или быстро крылья выпростал

Из-под навалов — и исчез в безвестности?

1932

«Такая красивая хата…»

Такая красивая хата.

Две яблони рядом с нею.

На правой — цвет-первоцвет,

На левой плоды краснеют.

Над хатою — стрелкою дым,