Ой упало солнце - [36]

Шрифт
Интервал

Вспомнит на сте́рнях
Татаро-монгол…
Ты слышишь, как возле читальни
Смеется над ним комсомол?
Быстро очнется вечер,
Не станет истории, дум…
Начнутся веселые,
Звонкие речи,
Словно юной дубравы шум.
Ох, знаю я, знаю,
О чем ты страдаешь,
Запоздалая песня моя!
Прошлого голосом не наверстаешь,
Все, что Комсомол, — то не я.
Томительно долго
Деянья вершатся…
А времени ток не унять…
Эх, если б мне было двадцать
Или хотя б
                    двадцать пять!
Нет, не по мне сожаленья
О давних и славных днях!
Придет озаренье,
Цветенье, горенье,—
Довольно
               вздыхать впотьмах!
Только бы сбросить мне эту
Тяжесть вечерних туч,
Горечь навета,
Шум очерета
И последний холодный луч.
Силы еще довольно,
И запал в душе еще есть!
Не печальный я очерет,
Сердце тоске не известь,
Живой я еще поэт!
1925

В СЕЛЕ

I
Стога на росстанях маячат
В родимой, милой стороне,—
Я взгляд, от слез блестящий, прячу,
Здесь неуютно, зябко мне.
Здесь грудь томительно сжимает
Меж тучек небо в вышине,
А в сердце словно что-то тает,
Как воск на пламенном огне.
II
Уныло, будто на погосте,—
Пустынны, скошены поля!..
Так что ж сюда стремится в гости
Душа печальная моя?
Давно уже не в тон эпохе
И эта даль, и эта высь.
Шум городов, и крик, и грохот
В мою мелодию влились.
Мне чужд тенистый сад у дома
И чужды вздохи камыша.
Я полюбил глубокий омут,
Где тонет камешком душа.
На мачты, стрельчатые крыши
Всхожу я, как на эшафот.
А ваша ночь покоем дышит,
Уснуть безмолвье не дает.
Какой-то шорох, плеск неясный
Приносит в сердце темнота…
Лишь только зарево погаснет,
Я — бесприютный сирота.
III
Какая тишь стоит вокруг!..
Не шелохнутся степи, долы;
На изумрудный росный луг
Слетелись бабочки и пчелы.
Пылает солнечный костер,
Сияет небо голубое.
Бесцельно мой блуждает взор,
И мысль теряется от зноя…
Презрев крестьянские дела —
Который год уж горожанин,—
Давно отвык я от села,
Его покой мне дик и странен.
Здесь ни трамвай и ни авто
Движеньем воздух не колышет,
В часы урочные никто
Гудка призывного не слышит.
Лишь прошуршит рогатый жук,
Расправив надвое воскрылья,—
Его глухой и низкий звук
Напомнит шум автомобиля.
Когда ж померкнет свет зари,
Гляжу я, выйдя из избушки,
Как зажигают фонари
Неисчислимые гнилушки.
Чем от хандры спастись? Бог весть…
Рвануться в бездну млечных далей?
Иль из Вергилия прочесть
Десяток римских пасторалей?
Тоска и темь… С ума сойти!
Влачится время, как улита.
В читальню можно бы пойти,—
Да жаль, сейчас она закрыта…
1926

МАРИЙКА

I
Смутной вечерней порою,
Когда горизонт во мгле,
Устало глаза закрою,
И станет тоскливо мне.
Вспомнится зимний вечер
И фастовский вокзал,
Вздрогнут от холода плечи,
А в душу вольется печаль.
Вновь предо мной предстанет
Тот девятнадцатый год —
В шинелях, старье и рвани
Голодный и нищий народ.
Вспомнится станция Фастов
И светлый Марийкин лик —
Служила она при красных
В газете «Большевик».
Наше с нею знакомство
Было недолгим тогда.
Смеялась Марийка звонко,
Веселой была всегда.
В сумрачный час на закате
Сердцу всего грустней…
Кстати или не кстати,
Позвольте поведать о ней…
II
В Фастове на вокзале
Марийка из «Большевика»
Сидела на лавке в зале
И ожидала звонка.
Она не была большевичкой,
Девчонка, дочь батрака,
Невзрачна и невеличка,
Корректор из «Большевика».
В Киев она возвращалась,
На Волыни оставив дом.
С ног валила усталость —
От Житомира шла пешком.
С плеча у нее свисала
Торба, как у калик,—
Коврига хлеба и сало
Завернуты в «Большевик».
У фастовского вокзала
Деникинский эшелон:
И на перроне, и в залах
Тьма золотых погон.
Марийка вынула сало
Из торбы и хлеба кусок,
Поспешно завтракать стала,
Пока не ударил звонок.
В Фастове на вокзале
Раздался истошный крик —
Сверкнул офицер глазами:
«Вы видите? Большевик!»
III
В Фастове на семафоре
Качнулся маленький труп —
Ветров собачья свора
Терзает старый тулуп.
Пусть на Волынь телеграмму
Вьюги быстрей отобьют,
Чтоб знала Марийкина мама
О том, что случилось тут.
Пусть грянет набат колокольный,
Воспрянет земля от дремы,
Ринутся красные кони
На оборотней зимы.
В Фастове на вокзале
Раздался третий звонок,—
Пар зашипел, застучали
Колеса, как тысяча ног.
Только Марийка-корректор
Осталась одна на ветру.
Кровь на замерзших рельсах,
А на семафоре труп.
……………………………
Проездом в Белую Церковь
Я фастовский вижу вокзал,—
Вспомню Марийку мертвой,
И грудь мне сжимает печаль…

МОЯ РОДНАЯ УКРАИНА

Моя родная Украина,
Зеленый рай земной!
Я припадал щекой к раинам,
Шептал: — Я твой! Я твой!
Тобой дыша во сне и вьяве
(Вот все мои грехи),
Твоей забытой давней славе
Я посвящал стихи.
Когда гудели буревалы
В отчаянной борьбе,
В моей душе росли хоралы,
Как память о тебе.
Там, где алели вражьи маки,
Ты с братьями была,—
И ярче горних звезд во мраке
Любовь твоя цвела.
Ты знала тех, что где-то в поле
Шли за отчизну в бой.
А я свои лелеял боли,
Я сын неверный твой.
Но от предателей лукавых
Стоял я в стороне,
Монет иудиных кровавых
Вовек не нужно мне.
Мой луг прекрасный, Украина!
Ты снова расцветешь.
Прими в святые Палестины
Изгоев бедных тож.
Прими моих несчастных братьев,
Что бродят тут и там,
Прости, открой свои объятья
Обманутым сынам.
Пусть и у них душа взлетает,
Теснит от счастья грудь.
Тот, кто не ищет, не плутает,—
Ты их вину забудь.
А я — последний между ними —
От милых мест вдали
Дарю напевы Украине,
Те, что в туге взросли.

Еще от автора Павел Григорьевич Тычина

Похороны друга

Поэма о Великой Отечественной войне.


Рекомендуем почитать
Лирика 30-х годов

Во второй том серии «Русская советская лирика» вошли стихи, написанные русскими поэтами в период 1930–1940 гг.Предлагаемая читателю антология — по сути первое издание лирики 30-х годов XX века — несомненно, поможет опровергнуть скептические мнения о поэзии того периода. Включенные в том стихи — лишь небольшая часть творческого наследия поэтов довоенных лет.


Серебряный век русской поэзии

На рубеже XIX и XX веков русская поэзия пережила новый подъем, который впоследствии был назван ее Серебряным веком. За три десятилетия (а столько времени ему отпустила история) появилось так много новых имен, было создано столько значительных произведений, изобретено такое множество поэтических приемов, что их вполне хватило бы на столетие. Это была эпоха творческой свободы и гениальных открытий. Блок, Брюсов, Ахматова, Мандельштам, Хлебников, Волошин, Маяковский, Есенин, Цветаева… Эти и другие поэты Серебряного века стали гордостью русской литературы и в то же время ее болью, потому что судьба большинства из них была трагичной, а произведения долгие годы замалчивались на родине.


Стихи поэтов Республики Корея

В предлагаемой подборке стихов современных поэтов Кореи в переводе Станислава Ли вы насладитесь удивительным феноменом вселенной, когда внутренний космос человека сливается с космосом внешним в пределах короткого стихотворения.


Орден куртуазных маньеристов

Орден куртуазных маньеристов создан в конце 1988 года Великим Магистром Вадимом Степанцевым, Великим Приором Андреем Добрыниным, Командором Дмитрием Быковым (вышел из Ордена в 1992 году), Архикардиналом Виктором Пеленягрэ (исключён в 2001 году по обвинению в плагиате), Великим Канцлером Александром Севастьяновым. Позднее в состав Ордена вошли Александр Скиба, Александр Тенишев, Александр Вулых. Согласно манифесту Ордена, «куртуазный маньеризм ставит своей целью выразить торжествующий гедонизм в изощрённейших образцах словесности» с тем, чтобы искусство поэзии было «возведено до высот восхитительной светской болтовни, каковой она была в салонах времён царствования Людовика-Солнце и позже, вплоть до печально знаменитой эпохи «вдовы» Робеспьера».