Оттенки - [20]

Если суммировать все сказанное, станет более или менее понятно, почему начатое женой дело о разводе так меня ошеломило.

От нее самой я еще мог бы как-нибудь отказаться, но что станется с ребенком, если не будет меня? Боюсь, что девочка погибнет, она погибнет духовно, если меня не будет близко, потому что у матери нет ни интереса, ни уважения к ее особенностям, а кто же чужой поймет ее, захочет понять!

К тому же, случись эта комедия год или даже полгода назад, мы не были бы так крепко привязаны друг к другу, как сейчас. А сейчас мне кажется, что мы друг другу непременно, просто неизбежно необходимы, я нужен ей не меньше, чем она мне, потому что оба мы — чужие среди своих родных и знакомых.

Я передумал тысячу мыслей и не нашел никакого выхода, кроме одного: мы должны остаться вместе. Я попытался это объяснить жене, но она не стала меня слушать, я думаю, не оттого, что привязана к ребенку так сильно, как я, а потому что ей просто завидно: почему девочка в последнее время меня полюбила больше, чем ее. Жена ведь всегда считала себя и всю свою родню более достойными, чем я и мои близкие.

Я угадываю в ней какое-то упрямое стремление вытравить в ребенке все, что от меня, и взамен насадить собственные светские добродетели.

Бедное дитя, как она за время моей болезни ее вымуштровала! Она сделала из нее запуганного зверька, куклу на пружинах. Посмотришь — сердце сжимается.

Нет ни малейшего сомнения — эта муштровка продолжается с того дня, как она с ребенком ушла от меня. Добрые люди устроили мне встречу с девочкой тайком от жены, и первое, что она мне сказала, было:

— Папа, когда ты к нам придешь?

— Не знаю, у меня нет времени, — ответил я.

— Возьми меня к себе, — попросила она.

— Мама не разрешает, — сказал я.

— Мама злая, — продолжала девочка. — Я тайком убегу к тебе, дома лучше.

— Не убегай, — стал я уговаривать ее. — Подожди, мама разрешит тебе прийти, подожди только.

— А если не разрешит, я приду тайком? — спросила девочка.

— Разрешит, вот увидишь, — уверял я, и это было единственное, чем я мог ее утешить, не то она и впрямь сделала бы какую-нибудь глупость.

Но слова, утешившие ребенка, не могли утешить меня самого. В ее глазах, синих-синих, я читал какой-то безотчетный страх и чувствовал, как мало значат по сравнению с этими глазами сладострастные взоры зрелой женщины, их не могут затмить ни пышность округлых форм, ни плавность линий. Я чувствовал, что в этих испуганных глазах сижу я сам и смотрю на окружающий мир».

Так заканчивались беспорядочно набросанные Раннуком строки. У меня осталось такое впечатление, будто он не успел рассказать всего, что задумал рассказать. Возможно также, что незаконченность эта была не от недостатка времени, а умышленная, что Раннук тоже начал ценить светские добродетели, выявляющиеся в словах, и изложил только то, что ему было выгодно. Как выяснилось впоследствии, дело, по-видимому, обстояло именно так, если не учитывать, что, когда он писал свою исповедь, весь его план еще не был готов и что он созрел лишь позже, под давлением неотвратимых событий.

По просьбе Раннука я, конечно, взялся вести его дело, но уже заранее опасался, что мои усилия будут напрасны. Я сразу предположил следующее: жена Раннука хочет с ним развестись вовсе не потому, что действительно верит в его измену, она не стала бы лишаться своего нынешнего материального положения (Раннук имел, кроме учительского жалованья, гонорар от издания книг), не будь у нее в запасе чего-то определенного, иными словами — если б у нее за спиной не стоял какой-то мужчина.

Мое расследование в этом направлении подтвердило мои предположения больше, чем я смел надеяться. Выяснилось, что у жены Раннука была связь с неким пожилым коммерсантом, который имел в своем распоряжении суммы куда более солидные, чем у учителя средней школы. Когда именно эти отношения завязались, осталось неясным, одно лишь было несомненно — они существовали уже давно.

Я далек от того, чтобы удивляться поведению жены Раннука или бросать ей упреки: я не верю, что человеку положено довольствоваться лишь воображаемым адюльтером, как об этом говорится в записках Раннука. Человек, особенно современная женщина, любит плоть и кровь, любит нечто реальное, что можно воспринять пятью внешними чувствами. Это главное, в этом суть. А удовлетворяет ли тот или другой индивид свою потребность в реальности с чуть большим или меньшим процентом обмана, низости или опрометчивости — это случайная сторона дела, так мне кажется. Не думаю, чтобы я умничал впустую, я говорю, имея в виду свой опыт в области реальных фактов.

Конечно, несколько неловко обманывать такого человека, как Раннук, это примерно то же самое, что взрослому обмануть ребенка. Едва ли многие расценили бы это как благородный поступок или подвиг, особенно если учесть, что этот инфантильный человек все-таки содержал свою жену, которая, так сказать, бездельничала, даже ребенка ленилась воспитывать, оставляла его на попечение кухарки.

И все же одно несомненно: в поведении жены Раннука нет ничего необычного, так что я имел основания не удивляться, напав на след ее деяний.