Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой - [165]

   — Помолчи, Михайло, — остановил его Толстой. — Без нотаций надо — у людей горе. А пьянство, ты прав, напасть для Красного Рога. В толк не возьму — что приключилось? Вместо того чтобы работать в поле, ходить за скотом — открываются кабаки... Вот ты, Тулумбас, как ловко развернулся — второй постоялый двор у тракта завёл.

   — Для того и свобода нам, крестьянам, дадена — делай что хошь, — в ответ хитро улыбнулся казак.

«Чёрт знает чем обернулась свобода! — в сердцах подумал Толстой. — Для одних свобода — вовсе не трудиться, другие понимают её как возможность самому ввергнуть соседа-мужика в кабалу, в том же кабаке отнять у него последнюю полушку или снять даже драный зипун. Вышел закон: любой мужик, если пожелает, может без всякого на то особого разрешения завести питейное дело, ты же, помещик, на своей земле не смеешь открыть кабак, если твои бывшие крестьяне того не пожелают. Ладно, я не собираюсь держать шинки, но зачем водка — морем разливанным по всей Руси? Впрочем, не все до лёгкого соблазна падки. Вот же в Погорельцах свобода обернулась поголовной трезвостью, там и недородов нет, и жизнь богатая. В Красном же Роге — разница в полторы сотни вёрст! — лень, безделье, воровство, пьянство! Даже священник отец Гавриил вконец охамел — берёт по двадцати пяти рублей за венчание! Написал уже в Петербург — запросил прислать таксы на все виды треб — венчанье, крестины и прочее. Тогда у меня отец Гавриил попляшет! Это ж позор — единственный носитель просвещения в селе, священник, вызывает в деревнях ужас, он — тиран в крестьянских глазах».

Вспомнил, как сам в марте восемьсот шестьдесят первого с манифестом в руках вышел вот на это крыльцо, чтобы принести крестьянам радость. Туманно была составлена царская воля, не всё сразу уразумели мужики — растолковывал и себе, и им пункт за пунктом. Землю тут же отдал, всем, чем возможно, стал облегчать судьбу землепашцев... Так почему же всё криво пошло — эмансипация оказалась для одних благом, для иных — новой кабалой?

...Увидя Потока, к нему свысока

Патриот обратился сурово:

«Говори, уважаешь ли ты мужика?»

Но Поток вопрошает: «Какого?»

«Мужика вообще, что смиреньем велик!»

Но Поток говорит: «Есть мужик и мужик:

Если он не пропьёт урожаю,

Я тогда мужика уважаю!»

«Феодал! — закричал на него патриот. —

Знай, что только в народе спасенье!»

Но Поток говорит: «Я ведь тоже народ,

Так за что ж для меня исключенье?»

Но к нему патриот: «Ты народ, да не тот!

Править Русью призван только чёрный народ!

То по старой системе всяк равен,

А по нашей лишь он полноправен!»

Потрепали его за эти стихи о древнекиевском Потоке-богатыре, проспавшем много лет. Разъярился и Аксаков Иван Сергеевич, а с ним и другие славянофилы — Юрий Фёдорович Самарин, Владимир Александрович Черкасский: «Опять вы со своими личностями, коих ставите во главу угла всего прогресса! А в основе — не личности, а общинное чувство, не «я», а «мы». Так сказать, не сольное, а хоровое...» — «Нет уж! Не имея личностей, мы не будем иметь народа!..»

Теперь, если бы зашёл спор, он мог бы добавить и другое. Вот вы — борцы против самодержавия, а ваше общинное, безличностное «мы» — это же опора всякого тоталитаризма и самого жестокого деспотизма! Да любой тиран подхватит с радостью ваше, славянофилов, учение. Дескать, всё, что мы, власть, предпринимаем сверху, — для вас, вашего блага, ибо все — и «вы» там внизу, и «мы» здесь наверху — это все «мы», народ... Вот куда могут привести ваши и ваших друзей умозрительные построения, любезный Иван Сергеевич, чем способны обернуться отрицание личности и упование на общинный дух...

Я — со всеми славянофилами, поскольку они стремятся к свободе или поскольку они занимаются историческими исследованиями или выпускают археологические сборники. Но я становлюсь их отъявленным врагом, когда они воюют с европеизмом и свою проклятую общину — новый вид кабалы для народа — противопоставляют принципу индивидуальности, единственному принципу, при котором может развиваться цивилизация вообще и искусство в частности.

Есть и ещё одна тонкость, с помощью которой хотят вопреки здравому смыслу умалить, низвести личность, — пресловутое равенство, это дурацкое измышление девяносто третьего года, иначе — французской революции.

Равенство никогда не существовало ни в одной республике, а в Новгородской менее чем в какой-либо другой, ибо Новгород был республикой в высшей степени аристократической. Флоренция прогнала свою знать и тотчас создала новую. Так что и потому я становлюсь врагом славянофилов, когда они превращаются в проповедников равенства, которое никогда не может прийти, и отвергают значение развитой, воспитавшей себя, истинно совестливой и внутренне свободной личности.

Та же ненависть к личности — и на знамёнах творцов различных социалистических и коммунистических утопических теорий... Народ станет действительно свободным народом, когда больше в нём будет личностей, сознательно выбирающих свой путь, и менее тех, кто бездумно, а хуже — из корысти присоединяется к большинству...

Нет, уважаемая мадемуазель Дарья Фёдоровна Тютчева, напрасно вы полагались на моё тождество с Иваном Сергеевичем. При всём моём личном уважении к вашему милому родственнику и при всём моём участии в его деятельности, которую приходилось не раз спасать перед императором, — позвольте мне остаться самим собой. Без Катковых и даже без Аксаковых, когда они смыкаются вместе в своём русопетстве, и без тех, кто, именуя себя друзьями народа, готовы воевать с этим народом, лишь бы провести в жизнь свои утопии.