Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой - [167]

В обычной своей манере пытался острить, но афоризмы выходили невесёлые: сам бы никогда не довёл дела до скандала. Неужто и теперь благородное негодование — в защиту нечистоплотности и, страшно вообразить, — низкой подлости?

— Ты права, Софи. Нельзя не верить Стасюлевичу. Однако не станем торопиться делать окончательные выводы — Маркевич сам должен представить мне доказательства.

Старался говорить спокойно, но внутренний голос подсказывал: «Разные вы люди, разве это было не видно с первого знакомства? Вот же, не имея почти никаких свойств, кроме самоуверенности, пролез ко двору. Ради карьеры он, безусловно, готов на любые штуки. Как хлопотал вокруг постановки «Иоанна», отстраняя всех, делая вид, что это благодаря ему драма увидела сцену. И говорил почему-то: «Хочу быть вашим Добчинским». Отвратно? Для меня — да, потому что я и сделал свой выбор — не к судьбе, которая передо мной открывалась, — от неё. Я — сильнее его. Значит, должен быть и добрее...»

Чтобы не расстраивать Софи, он удалился к себе, но продолжал размышлять о том, что возбудило письмо.

Как, в самом деле, некоторые люди способны устраивать свою судьбу, нисколько не думая о собственной чести и достоинстве, ради личной выгоды готовы не только ползти на брюхе, но подчас и вываляться в грязи!

Припомнилось, как в ту пору, когда члены совета Главного управления по делам печати запретили его драмы «Царь Фёдор Иоаннович» и «Царь Борис» к постановке на сцене, кое-кто из этих же сановников ему откровенно говорил: «Не обижайтесь на нас, ведь мы служим... Вам же стоит лишь намекнуть тем, кто к вам благосклонен, чтобы судьба Ваших пьес была положительно решена».

Всё, что завершал, спешил прочесть там, где его действительно встречали сердечно и радушно. Да вот нынешней зимой хотя бы в Сан-Ремо...

Нынешней зимой он оказался в Италии, на курорте в Сан-Ремо, где как раз лечилась императрица. Узнав о его приезде, она тотчас повелела послать ему приглашение приехать к ней. Впрочем, заботливо предупредила: если выезд может повредить здоровью, лучше этого не делать.

Да мог ли он удержаться от встречи! Пока другие ждали выхода её величества в гостиной, она уже принимала гостя у себя в комнате и, всполошившись, пеняла ему, что не бережёт себя, когда он, войдя, сильно раскашлялся.

По лицу Марии Александровны было видно, как она меня жалела, вспомнил он теперь. И я сразу, как только перешли в гостиную, решился в свою очередь сделать императрице приятное — прочитать ей «Сон Попова», о чём она давно меня просила. Кстати, Мария Александровна была наслышана, что у меня есть другая презабавная вещица — «Бунт в Ватикане». Но пришлось ей сказать, что стихотворение это — не для дамских ушей, но если её величество всё же будет настаивать, я смогу ей прочесть только... в тёмной комнате. В ответ она мило и от души рассмеялась.

Вообще я с ней могу говорить легко и просто совершенно обо всём на свете, даже рассказывать анекдоты, особенно если в нашем обществе присутствует император. Александр Николаевич сам меня, по обыкновению, вызывает на всяческие остроты, и тогда мы все хохочем от души. Право, между нами в такие минуты лишь дружеские отношения, какие существуют у меня с очень многими людьми. Однако читать Марии Александровне — тут особая прелесть!

Ну-с, только расселись слушатели в тот вечер и я наизусть прочёл начало «Попова», как почувствовал, что сил и голоса не хватает. Тут же тетрадь переняла у меня Дарья Фёдоровна Тютчева и выразительно продолжила чтение.

Ах, какое это милое и предупредительно чуткое существо! Ведь это благодаря ей Дарье Фёдоровне, мои чтения у императрицы стали приятным обычаем.

Где-то у него в шкатулке хранится изящный золотой брелок в форме книги. На одной стороне переплёта славянской вязью выведено в честь её величества «Мария», на другой — «В память Князя Серебряного». Внутри же, на раскрывающихся пластинках-страницах, миниатюрные портреты всех участников первого чтения романа: её величества, автора, обеих сестёр Тютчевых — Дарьи и Анны...

Не сама ли Дарья Фёдоровна высказала тогда мысль о памятном подарке ему, писателю? Но разве та идея не могла посетить и императрицу?

Её доброта ко мне безмерна. Вот серебряный карандаш, которым теперь с удовольствием пользуется Софи...

Тогда в Сан-Ремо он увидел у некоторых дам привезённые из Англии серебряные карандаши, которые можно носить на поясе или на часах. Карандашики толстенькие и симпатичные, и он подумал, как будет приятно Софье Андреевне иметь такую вещицу. И надо же — императрица будто подслушала его желание. «Я через два дня должна получить такой же карандаш, и так как он вам нравится, то я вам подарю тот, который получу, а себе выпишу другой».

В следующий раз я получил карандаш. Она сама прошла через всю комнату ко мне, чтобы дать его мне...

Но выпрашивать одолжения, на которое намекали господа из совета по печати, — ей-ей, не из того я теста!..

Пять лет назад, как только закончил «Царя Бориса», пустился отсюда, из Красного Рога, в Крым, в Ливадию. Узнал, что Мария Александровна горит нетерпением услышать новую драму.

Сейчас представить смешно: больной, с одышкой, я лечу через весь юг России, а в довершение всего на Черном море попадаю в жесточайший шторм. Так что, думалось, впору взять рукопись «Бориса» в зубы и, как собака, пуститься вплавь, если судно перевернётся...