Отражения звезд - [4]

Морской Пан

И пошло, пошло стучать, спотыкаясь на стыках, пошло стучать так, словно его, Ивана Игнатьевича Татаринова, жизнь напомнила, сколько путей она прошла и сколько стыков пришлось на его долю, некогда майора медицинской службы, а ныне члена Академии медицинских наук, ставшего своего рода и исследователем. Уже давно задумал он написать в некой повествовательной форме о сложном душевном мире тяжело поврежденного человека — мире скорбном и в то же время по-детски восприимчивом даже к самой малой надежде, нередко способствующей и скорейшему выздоровлению. И вот здесь и возникало то, что касалось не только решения непосредственной медицинской задачи: внушить человеку, которому предстоит отныне научиться по-новому жить, необходимость этого нового существования... за время войны его опыт хирурга ставил не раз перед ним эту задачу.

Некоторое время назад он получил письмо от Агнии Николаевны Виксне, вдовы архитектора, судьба которого была тоже связана с его, Татаринова, опытом. Он на всю жизнь запомнил ту печальную равнину, ту прибалтийскую низменность, где в осенней безотрадности, насквозь продуваемая ветром с моря, лежала голая местность бывшего концентрационного лагеря, ставшего голгофой для тысяч и тысяч замученных и убиенных людей.

После освобождения советскими танкистами узников этого лагеря смерти Альфреда Петровича Виксне привезли в госпиталь, где Татаринов был главным хирургом, и он сам произвел ампутацию отмороженных пальцев правой руки, которой молодой архитектор вычерчивал до войны план застройки нового района большого старинного города.

Потерю пальцев Виксне перенес мужественно, и впоследствии, принимая участие в создании мемориального ансамбля на месте концентрационного лагеря, он больше всего ощущал величие одного монумента, носившего название «Бессмертный», — гигантской человеческой фигуры, упершейся обеими руками о землю и как бы набирающей силы, чтобы подняться во весь рост.

А после войны Татаринов, сблизившись с архитектором, встречался с ним не раз, приезжая в город, памятный тем, что не одному из бывших узников лагеря понадобилась его, Татаринова, помощь хирурга; но по своему опыту он знал, однако, что в ряде случаев можно было лишь на несколько лет продлить их исковерканную жизнь. Так было, по существу, и с архитектором Виксне: конечно, не ампутированные пальцы руки стали причиной раннего ухода сорокатрехлетнего человека, но то нервное истощение, которому не могут помочь никакие даже самые современные средства. Правда, семь лет он все же прожил после войны, успел принять участие в восстановлении своего родного города, успел вдохнуть воздух того мира, который должен был воцариться на родной земле, табунки детей уже кормили в центральном парке города голубей и играли в мяч, и лишь некоторые, особенно наблюдательные, заметив, что на руке у проходящего человека нет пальцев, чуть озадаченно смотрели ему вслед...

После смерти архитектора Татаринов продолжил переписку с его вдовой, и что-то сердечно соединяло их.

Приехав как-то в эти глубоко оставшиеся в памяти места, Татаринов хмурым ноябрьским утром поехал взглянуть на мемориальный ансамбль, воздвигнутый на голом поле смерти. Было пусто и ветрено; гонимые ветром с моря, неслись низкие тучи, и Татаринов мысленно увидел то, что́ стояло позади гигантских фигур мемориала, — увидел логова, выкопанные руками узников, пытавшихся укрыться от стужи в земле с ее теплом, но земля закаленела, и человек с окровавленными ногтями, постепенно леденея, оставался лежать на ней...

Он думал тогда, идя по каменным торжественным плитам, какой ценой может быть оплачен этот ад, думал и о том, что посеянные здесь семена смерти давали всходы и годы спустя, сокращая жизнь человека и унося его нередко в расцвете сил, как это было и с архитектором Виксне.

— Нет, — сказала Агния Николаевна, когда он не смог скрыть, о чем передумал под белесым остзейским небом с сизыми, предзимними тучами, — нет... я не могу заставить себя поехать туда!

Она сидела в углу дивана, сцепив пальцы рук, маленькая, седеющая женщина, тоже архитектор, но Татаринов знал силу ее духа, и никакие перенесенные страдания не сломили его.

А месяц назад Татаринов получил от нее письмо в ответ на свое, в котором писал, что хочет воспользоваться отпуском и покорпеть над своей работой.

«Я буду очень рада, если вы приедете отдохнуть немного и поработать у нас. На даче я сейчас не живу, но в одной комнате, которую можно отапливать, вы чудесно пожили бы, вид из нее прямо на море, так что наша добрая Балтика всегда будет перед глазами. Зимой она особенная, иногда неделями такая тихая, что вода едва плещется, но если налетит шторм, то и в его грозной силе есть своя прелесть. Приезжайте, право, Иван Игнатьевич, вы ведь знаете, что каждый ваш приезд праздник для меня, и хотя я целиком в работе и не остается минутки подумать о себе, все же иногда думаешь, и это так грустно, что время уходит. После войны прошло уже тридцать лет, а мне в войну был всего двадцать один год, и где она, и когда ушла, и куда ушла, моя молодость? Детей у нас с Альфредом Петровичем не было, так что я и совсем одна. Приезжайте, Иван Игнатьевич, мы с вами и посидим, и поговорим обо всем...»