Отравленные земли - [63]

Ради знакомства со столичными гостями аптекарь собрал всё общество, которое считал приличным. Здесь были как мелкие аристократы, так и обеспеченные торговцы с жёнами; был кругленький болтливый почтмейстер; были несколько врачей, правда, без Капиевского, и затесался владелец жалкой, едва насчитывавшей два листа, газетёнки. Приехали ещё многие, с кем в месте менее диком меня вряд ли стали бы сводить; я даже не запомнил должностей и имён. Маркус на сборище не заглянул, и вообще чиновников можно было посчитать по пальцам: они, вероятно, пресытились рабочим общением с моей персоной. Зато среди гостей выделялись несколько молодых солдат приятной наружности. Вукасович отсутствовал и, как я с удивлением выяснил, вообще был «не охотник до балов, ханжа».

Знакомство состоялось – и, кстати, было не обременительным, довольно милым. Вудфолл и вовсе мгновенно попал в окружение прелестных девиц, для которых его выправка, простолюдинский загар, блеск глаз и лихие, но тонкие шуточки были что огонь для мотыльков. Юные создания увлекли и его, и прочих потенциальных кавалеров в самую просторную залу: там приглашённые музыканты играли что-то, что в столице звучало с полдюжины лет назад, но молодёжи, любившей танцы, вполне годилось. Я же остался с более почтенным обществом в аляповатом салоне, заставленном похожими на грустных осликов креслами и колченогими игровыми столами.

Удивительно, но говорили со мной не о том, чего я ожидал, – не о вампирах; тема мало у кого будила интерес. Спрашивали о столице: о тамошней моде, пикантных историях в высших кругах, популярных лошадиных и собачьих породах, театральных постановках, немало – о моих служебных делах. На главный и, видимо, спорный вопрос мужской половины собравшихся – действительно ли её величество по-прежнему куда главнее его величества – я без колебаний ответил утвердительно, и женщины восторжествовали. Я стал объяснять, какую роль в таком раскладе сыграла небезызвестная Sanctio Pragmatica[41]. Меня, окружив, слушали с нарастающим любопытством. Беседа проходила ровно, была не лишена приятности – уютная, нечопорная, разбавляемая смешками и фривольными замечаниями из разряда «Жена, значит, голова, а муж… он что же, шея?» Затем мы поговорили о припарках и моих исследованиях в области дозировки сулемы, ещё немного – о живописи… и, наконец, ко мне почти потеряли интерес. Многие гости разошлись к столам и заговорили о своём; другие начали играть в какое-то местное подобие марьяжа; третьи вышли подышать воздухом в расположенный на заднем дворе скромный садик. Меня какое-то время развлекал сам герр Штигг – занятными с его точки зрения медицинскими байками о пиявках и уринотерапии. Потом в прохладной столовой накрыли по-провинциальному обильный ужин, к которому присоединилась раскрасневшаяся, оживлённая танцами и флиртом молодёжь. Вудфолл казался до неприличия безмятежным, сиял разнеженным самодовольством. Я только усмехался про себя: быстро же он забыл собственные мрачные предупреждения и отдался трём бесхитростным эпикурейским заповедям: ede, bibi, lude[42].

– Ну и где же ваши тайны ночи? – спросил я, ненадолго задержав его рядом с собой.

– Всему, всему своё время, – отозвался он, не без восторга созерцая поверх моего плеча громадного зайца, окружённого красной капустой и тремя видами кнедликов.

Это была лишь одна из диковин; запечённые утки и рёбрышки на досках не уступали ей. Блюда, живописные, божественные, но по-моравски тяжёлые, очень странно соседствовали с золочёной посудой и тончайшим хрусталём бокалов, графинов и полоскательниц, с белоснежными скатертями и изумрудными дорожками. Несомненный парадокс провинции – тяга в знатных трапезах соединять разнузданность трактира и неуклюжий лоск дворца.

– Не думал, что вы такой адепт балов, – поддразнил Вудфолла я.

Он невозмутимо рассмеялся, откинув растрёпанную голову.

– Моя жизнь очень зыбка, доктор, как финансово, так и в целом. У меня бывают недели голода и дни, когда я не уверен, что завтра наступит. В отличие от… – благо он опустил презрительное «вас», – многих, я никогда не знал даже малейшей стабильности, да особо к ней и не стремился. Так что, осудите меня за низменные животные радости? – Он развязно схватил с блюда кнедлик и отправил в рот.

– Не осужу, – мирно уверил я, но всё же напомнил: – Не кичитесь и не заблуждайтесь. Если вы думаете, будто я не знал рисков и неудач…

– Знали, – с набитым ртом откликнулся avvisatori, заглотил кнедлик и понизил тон. – Я много о вас вызнал: и про то, как вас травили за веру, и про то, как из-за неё запретили преподавать, и про вспышки оспы, с которыми вы имели дело и в которых…

Он осёкся. Но я очень хорошо понял, о ком именно он чуть не сказал.

– Не будем об этом, хорошо? – Наверное, моё лицо изменилось, потому что Вудфолл вдруг сконфузился и поспешил скрыть это за усмешкой:

– А в целом, доктор, вряд ли обязательно постоянно рисковать жизнью, чтобы уметь ею наслаждаться. Вот вы умеете?

– Даже не знаю. В некоторой степени, но недостаточно, наверное…

– Учитесь! – назидательно откликнулся он и направился к своему месту, в гуще девиц и солдат. – Учиться никогда не поздно, всему. А по мне так обидно будет, например, погибнуть в бою, не отведав такой зайчатины.