Потому что сегодня ему снится вовсе не отец.
У одержимости запах вечного поиска.
У одержимости запах сладкий и запретный. Стыдный и словно бы ускользающий. У одержимости запах плавной жестикуляции и крепкого травяного чая. Каких-то одному Создателю известных пряностей, от которых ведёт голову, стоит только одержимости пройти неподалёку. Каллену категорически не нравится этот запах.
А Дориан… он явно что-то знает.
Он появляется повсюду. Его становится так много, что не уследишь, куда лучше не следует бросать свой взгляд. Где бы ненароком не наткнуться на нахальное лицо, скуластое и светящееся то ли самодовольством, то ли неясной никому гордостью.
Проходит достаточно времени, чтобы рваная рана на губе Дориана превратилась в тонкую затянувшуюся царапину, похожую на тёмный порез, покрытый кровяной коркой. Проходит достаточно времени, чтобы Дориан наконец-то смог ходить, не замирая изредка от резкого движения в сторону, не задерживая дыхания, непроизвольно касаясь ладонью повреждённых рёбер. Достаточно времени для всего этого, но недостаточно, чтобы Каллен объяснил для себя свой… интерес.
У него челюсти сжимаются каждый раз, когда он пытается дать этому какое-то объяснение. Две недели, каждый день из которых начинается с мысли: почему мне снится это? Мысль унизительная, заставляющая краснеть и закрывать лицо руками, зарываясь пальцами в волосы. Занимать руки чем угодно, лишь бы не позволить себе опустить их ниже пояса, хотя в паху так и ломит, и это похоже на какой-то затянувшийся кошмар.
Он выбрасывает мысли о своих снах из головы, как только открывает глаза и сухо сглатывает, чтобы хоть как-то промочить пересохшее горло. Он готов заплатить любую цену за то, чтобы забывать их, как забывал раньше, но эти… они не идут ни в какое сравнение со снами, которые он видел.
Раньше в них был дом и родные. Мия и Орден. Бесконечные поля Хонлита — чем Ферелден и мог похвастать, так это пейзажами. Теперь же…
Теперь Каллен в тихом отчаянии сжимает в кулаки свои волосы, успокаивает дыхание и поднимается с постели. Поддаться этому нельзя, но и не поддаться невозможно.
В ставке командования Дориан всегда становится напротив, будто специально. Складывает руки на груди, внимательно слушая мадам Монтилье, склонив голову и кивая в знак согласия с её словами. У Дориана снова аккуратно уложены волосы, и Каллен чувствует себя кретином, когда вместо того, чтобы смотреть на стратегическую карту Орлея, опирается руками о стол, опускает голову и исподлобья смотрит на склонённую голову Павуса. Тёмные вихры отливают синевой в солнечном свете, и, действительно, нужно быть настоящим идиотом, чтобы обращать на это внимание. Коротко остриженные над ушами, они кажутся светлее смоляно-чёрных, густых, слегка спадающих на одну сторону лба и чуть вьющихся на затылке. Прямые ресницы, аккуратные хрящи ушей и жилистая шея — это не то, на что мечтал глазеть Каллен в свои тридцать лет. Сколько он себя помнил, ему нравились только женщины. У него были только женщины. Он не собирался изменять себе, конечно же, нет. Но сейчас Каллен смотрит на кожаный открытый доспех Дориана, открывающий плечо для удобства ведения боя, смотрит на это плечо с небольшой выступающей косточкой на самом верху, гипнотической косточкой, по которой хотелось провести пальцами, и кровь ударяет в виски, как кузнечный молот по раскалённому металлу. Так, что искры летят.
Пока Кассандра с Инквизитором, изучая карты и переставляя с места на место флажки, негромко о чём-то спорят, Каллен клянёт себя и горит на медленном огне. Он коротко облизывает пересохшие губы, когда внезапно Дориан поднимает взгляд и встречается с ним глазами.
Каллен отворачивается почти рывком.
Он шкурой чувствует улыбку Павуса, перерезанную на две неровные части его раной, которая наверняка оставит после себя шрам. Это ничего, говорит он себе, судорожно пытаясь вникнуть в суть спора мадам Монтилье и Лелианны.
Это ничего.
Это может продолжаться бесконечно долго, думает он. Он думает: ведь если игнорировать проблему, она может уйти сама по себе.
И она бы ушла.
Если бы однажды Каллен не обнаружил себя, волочащего Дориана буквально за шкирку в полумрак каменного коридора, ведущего к складским помещениям и внутренней лестнице к Восточной Стене. Здесь тихо, из открытого окна слышны лишь удары железа о железо — на эту сторону выходит тренировочная площадка. Дориан почему-то молчит, хотя Каллен изо всех сил старается хорошенько встряхнуть его, пока целенаправленно тащит вперёд и пока не сворачивает на лестницу вверх, к патрульным постам. Он швыряет запыхавшегося Павуса спиной в стену. Тот морщится, видимо, ещё не все кости залечила магия.
Каллен не понимает, как это началось.
Вот он тренирует новобранцев, а потом вдруг чувствует направленный взгляд, от которого волосы на загривке шевелятся. Он почти пропускает удар, выбивает меч из рук молодого лейтенанта и резко оборачивается, вперившись в стоящего на другой стороне полигона под каменным балконом Дориана. Тот опирается спиной о стену у дверного проёма, смотрит прямо на него, и если бы в этом взгляде был хотя бы намёк на насмешку, Каллен бы просто отвернулся.
