Отпуск - [8]

Он пошёл в свой домик. На стуле лежала книга и его авторучка. На столе краснел термос с чаем, залитым ещё вчера. Висело полотенце, давно высохшее. Рубашка, выглаженная ещё дома…

Он стянул грязную одежду и упал на кровать. Так сладко ему не спалось даже в детстве. Он перевалил бы на ночь, не звякни хозяйка под окном собачьей миской.

— Чайку попьёшь? — спросила она.

— Ещё во сне мечтал.

Голова не болела. В мышцах появилась спортивная свежесть. Он хотел чайку и зверски хотел есть, словно пахал. Поэтому извлёк из своих запасов банку сгущённого молока и кружок полукопчёной колбасы, а хозяйка поставила громадную миску пузатых помидоров.

— С кем шелопутничал-то?

Этот вопрос ему и требовался.

— Местный. Олегом звать…

— Чего-то не припомню.

— Невысокий, сухощавый, с чёлочкой…

— Может, сын Фёдора? Так он в армии.

Значит, не местный. Тогда его не найти. Но ведь он не один. И есть жертва. «Ава, доченька…»

— Вы давно тут живёте?

— И, милый, лет двадцать пять. И горы знаю, и море.

Моря она не знала. Она даже в нём не купалась, хотя ей было не больше пятидесяти.

— А вы украинка?

— Какая тебе украинка? — удивилась хозяйка. — Новгородская я.

Она попробовала копчёную колбасу, сразу растрогалась и выставила миску больших жёлтых груш. Казалось, уколи грушу иголкой — и она вся вытечет в миску.

— А татары живут?

— Есть три семьи.

— Значит, я слышал татарское имя. На пляже девушку называли Авой.

— Так это не татарское, — обрадовалась хозяйка его ошибке. — Это же Григорий Фомич кликал свою дочку.

— Странное имя, — удивился Петельников.

— Звать-то её Августой. А Фомич зовёт Авой. Как собаку, прости господи. С другой стороны, и Августой звать неудобно. Одно бесиво получается.

— Что получается?

Инспектор уже слышал, как она этим словом называла Букета, когда тот отказывался есть кашу.

— Бесиво, говорю, — объясняла хозяйка. — Бесиво и есть бесиво.

Он понял: от беса, значит.

— А они местные, Фомич-то с Августой?

— Да по Виноградной живут, последний дом, у табачного поля.

Ему сразу расхотелось есть. Ноги, его длинные ноги, сами собой переступали под столом.

* * *

Петельников определённо знал, что работает инспектором уголовного розыска не из-за денег. Он работал и не потому, что не мог найти другого места. Он работал не потому, почему работали многие люди, которые, раз ступив на определённую стезю, уже не могли с неё сойти. Он работал и не ради звания, престижа или мундира… Любознательность, любознательность и любопытство двигали им на трудных розыскных дорогах. Они считал, что у человека, кроме всяких инстинктов, вроде сохранения жизни и продления рода, есть инстинкт любопытства, который психологи забыли открыть. Или уже открыли.

Он вышел из дому и побрёл по улочкам.

Был уже вечер. Отдыхающие, утомлённые морем и солнцем, прогуливались под кипарисами. Девочки в белых шортах играли на тихой тут проезжей части в бадминтон. Мальчишки носились на велосипедах. У калиток стояли весы и вёдра с помидорами. Во дворах ужинали на воздухе, закрывшись от прохожих долговязыми мальвами.

Петельников поднялся на гору, заглянул в санаторий, мелким шагом сошёл опять в посёлок и всё-таки оказался на Виноградной улице. И двинулся по ней, до её конца.

Он усмехнулся. Ну, придёт. Здравствуйте. Здравствуйте. Вы Григорий Фомич? Я Григорий Фомич. А это ваша дочь Ава? А это моя дочь Ава. Помидоров не продадите ли? Продам, а сколько кило возьмёте?

Виноградная улица кончилась. Табачное поле подходило только к одному беленькому дому, который ничем не отличался от других. У проволочной изгороди стояла женщина. И он почему-то сразу решил, что это Августа.

— Здравствуйте, — сказал инспектор, не имея никакого плана.

— Здравствуйте, — негромко ответила она.

Ей не было тридцати. Симпатичное лицо с глубоко въевшимся загаром. Слабоголубые, не южные глаза. Волосы, отбелённые солнцем. Крупные ладони с грубой кожей, видимо, задубевшей на виноградниках и табачных плантациях.

Она вопросительно смотрела на гостя. Ему оставалось только спросить про помидоры.

— Дачников пускаете?

— Мы вообще не пускаем.

— Дом громадный, а не пускаете, — удивился он.

— Одна большая комната да кухня. Некуда пускать.

Говорила она спокойно, чуть улыбаясь неопределённой улыбкой.

— Может, есть какая пристройка? Вторую ночь сплю у моря…

Она поверила, улыбнулась, но промолчала.

— Или с вашей мамой поговорить? — не сдавался инспектор.

— Мамы у меня нет.

— Ну с папой?

— Отец уехал.

Она попыталась улыбнуться, но на этот раз улыбка не получилась — только шевельнулись губы. Отец уехал. Всё правильно. Его и не должно быть.

— Пожалейте человека! — заговорил инспектор с подъёмом, который появился, стоило ему услышать про уехавшего отца. — Есть у вас беседка, сарай, кладовка, чердак? Я не варю, не стираю, не пью и не курю.

— Беседка есть, — задумчиво сказала она, скользнув взглядом по ссадине на лбу.

— Чудесно! Я буду платить, как за комнату.

Она усмехнулась:

— Живите. Только беседка без крыши.

— Зачем на юге крыша? Спасибо, побежал на пристань за вещами…

Возможно, он опять лез в яму. Но теперь была откровенная борьба, где удара в спину он не пропустит, потому что в борьбе его ждёшь.