Они стояли за асфальтовой прямоугольной площадкой, которую с трёх сторон охватывало длинное П-образное здание. Тополей было семь, как дней в неделе. Весной они хороши, когда берёшь лопнувшую почку, похожую на жука, и потом не отцепиться ни от плёнчатого листочка, ни от клейкого запаха. А в июне летел серый пух, и всё казалось, что за окнами потрошат перину, как в старинных водевилях.
Рябинин нехотя отошёл от окна.
К пятнице в календаре скапливалось с десяток записей, коротких, как шифр. «Поч. приост. дела» — это значило, что нужно почитать приостановленные дела. «Прояв. плен.» — проявить плёнку. Или «обг. квал.», что переводилось «обговорить квалификацию». Поэтому на пятницу Рябинин никого не вызывал. Иначе этих мелочей скапливалось столько, что он не успевал ими заняться, откладывал с недели на неделю, да так они и уходили вместе с календарём в макулатуру.
До конца рабочего дня остался час. Рябинин смотрел на последнюю запись, похожую на птичий след. То ли номер телефона, то ли неизвестно что.
Быстро вошёл Юрков, и Рябинин подумал, что нет, наверное, следователей, которые ходили бы медленно.
— Сергей, хочу навозу купить, — сообщил Юрков.
— Чего? — не сразу понял Рябинин, отрываясь от иероглифа в календаре.
— Навозу, говорю, для садоводства купить.
— У меня, что ли?
— Да нет. Надо поехать в одно место, а я дежурю. Не додежуришь? Осталось пустяки, ничего не случится…
— Давай. Только бы прокурор тебя не хватился. Распишись в книге убытий на всякий случай.
— Как отмечаться-то? Меньше часа осталось.
— Напиши — уехал в одно место.
— Звучит как-то неприлично, — буквально воспринял Юрков.
— А ты добавь — за навозом. Тебе навоз-то какой нужен?
— Как какой? Обыкновенный.
— От какого животного? Слона, верблюда, зайца? Небось от обыкновенной вульгарной коровы?
— Да ну тебя! — Юрков махнул рукой. — Я серьёзно.
— Господи, да напиши любую организацию. Кто будет тебя проверять? Например, «Главракетосбыт». Или «Цветметскот». Слушай, а разве нет такой организации «Главнавозсбыт»?
— Ну, я побежал. Не буду расписываться — не хватятся, — не поддержал Юрков разговора; в этом ключе он никогда не поддерживал.
Рябинин усмехнулся. Видимо, все пошли от землепашцев, и сидит это в генах вместе с наследственным кодом. Вот Юрков родился в городе, прожил в нём всю жизнь и никогда не был в деревне. Но в прошлом году взял участок под садоводство и теперь ходит обветренный, задубевший, целеустремлённый, дымком от него попахивает, как от копчёного сыра. В июле варит клубнику. Вот только с навозом мучается.
Так и не поняв иероглифа, Рябинин достал из сейфа свежую «Следственную практику» и начал листать — тоже запланировано на пятницу. Иногда попадались интересные дела, но больше шло описаний стандартных фабул. Следователи почему-то старались изложить дела посуше, построже, как обвинительные заключения. Рябинин давно пришёл к выводу, что нет интересных фабул, — может быть, одна на сотню дел. Только психология делает их интересными, как талантливый рассказчик из обыденного случая создаёт занимательную историю.
За окном проурчала машина и заглохла. Стукнула дверца. Рябинин невольно взглянул на часы — без четверти шесть. До конца рабочего дня осталось полчаса. По коридору прошелестели быстрые шаги и оборвались у кабинета Юркова. Идущий постоял, подёргал ручку двери и пошёл дальше. Рябинин ждал — он знал чего.
В проёме выросла длинная фигура Петельникова, зацепившись плечом за косяк.
— Привет работникам следствия, — сказал он, отлип от косяка и вытащил трубку.
— Привет работникам уголовного розыска, — ответил Рябинин и предупредил: — Вадим, никуда не поеду!
— А разве дежуришь ты, Сергей Георгиевич?
— Подменил Юркова. А что — происшествие?
Петельников раскурил трубку, пустил элегантный столбик дыма и вздохнул:
— Мужчина по телефону сообщил, что жена упала со стула и ударилась о какую-то тумбу. Насмерть. Там участковый инспектор.
Из всех следственных действий Рябинин больше всего не любил осмотр места происшествия. И не потому, что эта напряжённая и ёмкая работа, выжимая все силы, не шла ни в один отчёт. Может, от многих лет работы, или от такого уж характера, или неизвестно отчего, Рябинин считал следствие делом индивидуальным. На месте же происшествия всегда была толчея — эксперт-криминалист, эксперт-медик, работники милиции, понятые и ещё бог весть какие люди. Рябинин старался посторонних удалять, но и непосторонних хватало. И ещё: место происшествия требовало быстрой реакции, смекалки, что ли. Рябинин никому бы не признался, да и себе тоже, что он слегка долгодум. Его тезис «следователь должен работать медленно» вызвал однажды на совещании смешок.
— Сергей Георгиевич, за пару часов управимся, — подбодрил Петельников.
— Знаю я эту пару часов… Скоро заступит дежурный по городу — может, подождём?
— Он раньше семи не будет.
— Это верно, — вздохнул Рябинин и начал собираться.
Он вытащил из сейфа следственный портфель и два раза сильно зевнул. Со стороны казалось, что на происшествие собирается непроспавшийся увалень, которому что один труп, что десять. Проверил в портфеле папку с бланками протоколов, посмотрел рулетку, бесцельно щёлкнул фонариком и пощупал резиновые перчатки — на месте ли. Никто не поверил бы: работает столько лет, выезжал на происшествия больше, чем ходил в кино, — а волнуется. Ещё раз зевнув, Рябинин закрыл портфель и взял плащ. Он знал, что на месте происшествия этот лёгкий нервный озноб сразу исчезнет, как исчезает испарина с его очков в струе холодного воздуха.
