Отпуск - [6]

— Его не было, — инспектор кивком показал на бревно.

— Туристы приволокли.

Впрочем, при лунном свете Петельников мог и не заметить.

Олег шарил лучом по стенам и полу.

— Куда ж тут можно пропасть? — спросил он, засомневавшись в рассказе Петельникова о глазе и скуле.

— Чёрт его знает, — задумчиво отозвался инспектор, поднял с пола сухой комочек и растёр: глина, зелёная глина. Та самая, которой была запечатана бутылка.

— А это чего? — вдруг спросил его помощник и показал себе под ноги.

Линия-щель в досках пола оконтуривала чёткий прямоугольник. Подпол, в доме подпол. Своим металлическим прутом Олег поддел крышку. Приоткрылась она легко. Петельников схватил её, поставил на ребро и заглянул вниз, вслед брошенному туда фонарному лучу — там ничего и никого не было.

Фонарь вдруг погас. И в тот же миг стальной прут с дикой силой врезался сзади в шею инспектора…

Он рухнул в подпол и потерял сознание…

Очнулся Петельников, видимо, от боли в затылке. Он ощупал себя и повертел головой — удар прута лёг чуть ниже шеи и позвонков не повредил. Саднило лоб, на котором запеклось немного крови. Слегка поташнивало. Видимо, сознание он потерял, ударившись головой о стены подпола.

Темь стояла такая, что её хотелось разгрести руками и сделать в ней какой-нибудь серенький проход. И такая же была тишина — лишь изредка со стены скатывались песчинки. Казалось, что он очутился не на земле. Он и был не на земле, он был в земле.

Подвал рыли на совесть. Метра три глубины. До люка над головой руки не дотягивались — хватали только мрак. Забыв о брезгливости, Петельников начал шарить по каким-то стружкам и опилкам, собирая куски древесины. В углу нашёл помятую жестяную канистру. Из мусора вывернул полкирпича. Несколько реек оторвал от стен, на которых когда-то держалась дощатая обшивка. И стал сооружать из всего добытого что-то вроде подставки или пирамиды. Это шаткое сооружение его выдержало, задрожав от тяжести. Он дотянулся до половиц люка, упёрся в них и тут же понял, что крышку придавил такой груз, который снизу человеку не поднять. Брёвнышко! Специально припасённое бревно метра на четыре. Тут и с лестницы не поднять. И всё-таки он попробовал ещё, напрягаясь из последних сил, пока его пирамида не рассыпалась и ноги не осели на пол. От напряжения усилилась тошнота. Кровь стучала в затылке и шее так, словно этот Олег продолжал ритмично бить своим прутом. И дрожали ноги.

Петельников отдохнул. Подкоп, нужен подкоп. До моря тут недалеко — обрыв же. Найти бы консервную банку или какую-нибудь железку. Он вспомнил про спички, купленные в столовой.

Инспектор чиркнул одну и закрыл глаза — маленькое жёлтое пламя показалось атомной вспышкой. На второй спичке глаза привыкли. Он осмотрелся…

Мусор и пыль… Доски со стен сорваны. Ни одной железки, кроме мятой канистры. Да и не поможет тут никакая железка — подпол был выбит в серовато-зелёной глине, крепкой, как асфальт. Её взял бы только лом, и Петельников теперь не знал, в какой стороне море.

Поджечь, поджечь мусор, куски дерева и половицы над головой — пусть горит этот дом ясным огнём… Доски выгорят, и он выйдет. Нет, не выйдет, — он сгорит первым. Скорее всего, задохнётся дымом.

Стучать в половицы, пока кто-нибудь не услышит. Он схватил рейку и ударил в доски над головой, но гнилое дерево разломилось на несколько кусков, как рассыпалось. Петельников схватил вторую — она обломилась ещё в руках.

Тогда кричать. Он замешкался, не зная, что выкрикивать. «Караул», «помогите»? Ему, старшему инспектору уголовного розыска, кричать такие слова… И он заорал: «А-а-а…», стараясь звуком прошибить могильные стены. Кричал долго и протяжно, пока ему не показалось, что все звуки скопились в этой яме и сейчас войдут обратно в глотку. Петельников смолк. Стало ещё тише. Да и кому кричать? Возле этого дома не было растительности и пляжа. Егозливые волны размывали глину и серой взвесью мутили воду. Сюда не ходили гулять и тут не купались. Даже рыбаки не удили.

Не зная уж и зачем, он вновь зажёг спичку и стал осматривать пол. Ничего. Мусор, тьма и глухие стены. Много бумажек, жёлтых, полуистлевших, как клочки папируса. Один, неожиданно свежий, лежал поверху. Он поднял его, чиркнул новую спичку и осмотрел. «Ава, доченька…» Заточённый! Тот же почерк, тот же карандаш, что и в бутылочной записке.

Вот, значит, как. В этом доме сидел человек, который написал записку, сунул в бутылку, запечатал глиной и, видимо, незаметно швырнул меж оконных досок под обрыв. Потом его опустили в этот подпол, где он тоже пытался что-то написать, но, вероятно, не успел. «Ава, доченька…» Скорее всего помешал он, инспектор, когда подошёл ночью к дому. Этот человек, заточённый, стар, у него есть дочь со странным именем Ава, которая живёт, видимо, в посёлке. Этот человек наивен, коли полагается на бутылку…

Да, но при чем тут он, Петельников? Он-то как попал в поле зрения тех, которые заточали или что там делали? Попал просто. Его запомнил тот самый глаз, его запомнила та скула. Может, глаз и был Олегов? Нет, ту скулу Петельников заприметил. Этого Олега к нему подослали, чтобы убрать. И вот он сидит в подполе…